Не успел он, что называется, выйти за дверь, как из-за стойки администратора нашего отеля с мягкой улыбкой вышел Мадани Аит Уханни. А можно ему пойти с нами? Ему только что предложили выгодную должность в крупной химической фирме в Сафи, к которой перешла гостиница. Его умыкнули из гостиницы семеро постояльцев, семь мореплавателей, которым нужен был африканец взамен Абдуллы.

Мы знали Мадани три дня. Кея никто из нас не видел раньше. Один мой шведский друг отправился в Токио налаживать обмен телевизионными программами. Я попросил его подыскать японского кинооператора, да чтобы нрав был добродушный и здоровье крепкое. И вот в отеле в Сафи появился Кей Охара весь обвешанный кинокамерами жизнерадостный крепыш, великий любитель музыки и дзю-до. Морской опыт? Катался разок на катере в Токийской бухте. И снимал на озере Титикака индейцев на камышовых лодках.

– Ну а ты, Мадани? – озабоченно спросил Норман.

– Ходил один раз на рыбалку, когда только-только переехал в Сафи из Марракеша, но меня укачало за молом, и я сразу вернулся.

– Опять одни сухопутные крабы. – Норман поглядел на меня с легким отчаянием.

– Зато они не уложат груз на папирусной лодке так, как моряки на обыкновенном паруснике, – ответил я. – Лучше иметь дело с людьми, которые сознают свое невежество. Возьми человека, который прыгает с лыжного трамплина, из него трудно сделать хорошего парашютиста, гибкости не хватает.

Оба дебютанта жутко страдали от морской болезни первые два дня, когда буйные волны бросали изящную папирусную лодку, как пустую бутылку. Наконец Аллах и Будда как будто услышали их молитвы, и вопреки всем прогнозам и статистикам установился штиль. А когда снова подул ветер, представители Японии и Марокко уже успели прижиться.

Как и на «Ра I», мы делили поровну все радости и невзгоды, бледнолицые загорали и становились смуглыми, смуглые делались еще смуглее, и никого не интересовали родословные, метрики, членские билеты, паспорта. На носу тесновато, на корме еще теснее, и всего метровый проход по бокам просвечивающей каюты. В каюте так низко, что в рост не встанешь, и так тесно, что ночью надо осторожно поворачиваться, не то угодишь соседу коленкой в живот или локтем по голове. Мы досконально знали, как кто бранится, храпит, ест, острит, правда, мачта и мостик так скрипели и ныли, что в темноте не всегда разберешь, кто повинен в том или ином диковинном звуке.

Мы жили словно в общежитии – никаких тайн, круглые сутки друг у друга под боком и на виду.

Если обычно американцу и русскому редко выпадает случай поближе познакомиться, то на «Ра» двое из них основательно изучили друг друга. Если бы арабы и евреи были естественными врагами, один из членов экипажа исчез бы за бортом. Если бы всевышний допускал только одну веру, у нас на борту разразилась бы религиозная война. Мы представляли вавилонскую смесь речений – восемь языков, но наяву обычно говорили по-английски, по-итальянски и по-французски. В свободные минуты – чаще всего после ужина – мы дискутировали, рассказывали анекдоты и пели хором. Два-три человека пристраивались на нижних перекладинах мачты, остальные сидели вокруг стола, ведь в каюте всегда кто-нибудь спал. Мы обсуждали политику с открытым забралом. Восток и Запад говорили начистоту, и никто не держал наготове заряженный пистолет. Гарпун, топор, рыболовные крючки – вот и все наше оружие. А они применялись для общего блага, ведь мы сидели в одной лодке. Как и большинство людей на земле, мы вместе размышляли о палестинской проблеме, племенных раздорах в Африке, вмешательстве американцев в политическую жизнь Азии, о помощи русских Чехословакии. Никто не раздражался, никто не обижался, никто не повышал голос.

Мы обсуждали религию, и никто не испытывал священного гнева. Копт и католик, протестант и мусульманин, атеист и буддист, вольнодумец и крещеный еврей – для большего разнообразия просто не было места на нашем маленьком ковчеге, где роль Ноя играла обезьяна, а мы, так сказать, олицетворяли зверей. И однако мы обходились без религиозных распрей.

Случалось нам крепко поспорить из-за зубной щетки, чья она, и тогда на разных языках звучали яростные возгласы и брань. В глубине души все люди схожи, какие бы расстояния нас не разделяли. Легко обнаружить, что отличает тебя от меня, еще легче определить общий знаменатель человечества. Мы жили так скученно на борту нашего папирусного ковчега, что хочешь, не хочешь воспринимали один другого как ломти одной ковриги. Мы вместе радовались, вместе досадовали и во всем выручали друг друга, ведь тем самым каждый выручал сам себя. Один рулит, чтобы другой мог спать, стряпает, чтобы остальные могли есть, чинить парус и выбирать шкоты, чтобы все мы быстрее дошли до цели. Каждый был заинтересован в полном благополучии остальных, чтобы у нас хватило сил сообща отражать все угрозы извне.

Шли дни и ночи. Шли недели. Прошел месяц.

– Так и заскучать недолго, – весело пожаловался Карло, берясь за удочку. – Дерево не ломается, веревки не рвутся, совсем нечего чинить, не то что на «Ра I».

Он сел на носу, свесил ноги за борт и наживил крючок летучей рыбкой. Они частенько залетали на палубу. Под лодкой вместе с лоцманами ходили вкусные пампано, и клевали они почти безотказно. Но самая верная и желанная добыча плотоводца – корифена, она же золотая макрель, на этот раз редко нас навещала, а тунцы только весело резвились поодаль, их никакая приманка не соблазняла. Жорж, купаясь, однажды попал в целый косяк серебристых сигар – бонит. Вблизи Африки нас удостоили коротким визитом киты – возможно, та же семья, что в прошлом году. Огромный скат, величиной с мостик «Ра», в могучем прыжке взлетел над волнами и с оглушительным звуком шлепнулся обратно в море, точно блин. Как и в прошлый раз, вокруг лодки носились вперед и назад лихие крепыши – дельфины; лениво извиваясь, проплыл за кормой какой-то сонный жирный угорь длиной с человека и толщиной с бревнышко. А однажды вечером из-под днища «Ра» показался розовый кальмар и, перехватываясь двенадцатью руками, пополз по папирусу к рулевому веслу, потом собрал все свои щупальца в гроздь над головой, включил реактивную тягу и исчез в пучине.

Словом, кое-какая живность в океане еще осталась, хотя мы насчитывали куда больше комков мазута, чем рыб. За первый месяц набралось всего три дня, когда Мадани не видел черных горошин, но в эти дни море слишком бушевало, чтобы можно было наблюдать как следует. 16 июня, через месяц после старта, нас окружала такая грязь, что неприятно умываться. На поверхности воды сплошная пелена больших и маленьких комков величиной от горошины или рисового зернышка до картофелины. Хуже этого было только в водах между Марокко и Канарскими островами; правда, там мы шли с течением в штиль, когда все плавающее на поверхности выделяется особенно четко. 21 мая я записал в дневнике: «Загрязнение ужасающее. Мадани вылавливает темные комки со сливу величиной, обросшие морскими уточками. На некоторых поселились крабики и многоногие рачки. Под вечер гладкое море кругом было сплошь покрыто коричневыми и черными комками асфальта, окруженными чем-то вроде мыльной пены, а местами поверхность воды отливала всеми цветами радуги, как от бензина».