— Какой вкусный воздух — говорит Натсуми, опираясь на мое плечо, мы начинаем хромать в сторону выхода: — невероятно хорошо просто жить! Я… я не хочу умирать. Извини, я слишком много говорю, да?

— Нет. — отвечаю я, едва ворочая языком. Последний рывок, нельзя тут оставаться, надо двигаться, скоро тут будет не протолкнуться от полиции, длинная очередь из пулемета ночью в городе — это не то, что может оставаться незамеченным. Здесь к шуму по ночам относятся очень строго и даже если это фейерверки дети запускали — лучше валить отсюда. Запереть двери, ордеров у полиции не будет, глядишь никто внутрь не зайдет, а вот если мы на месте будем — вопросов не миновать… да, дурацкие надежды, да, все на ниточке, но об этом потом подумаю, сейчас у меня и мыслей то никаких нет.

— Воздух невероятен. Дышать так здорово! И… видеть! Смотри, какие красивые лампы… вокруг словно радуга из света! Никогда такого красивого света не видела — частит Натсуми, передвигая ноги. У нее шок, у нее отходняк, ее несет. После того, как взглянул в глаза смерти, приготовился к этому неминуемому переходу в другой мир, попрощался с жизнью — такое бывает. Когда тебя восхищают обычные, казалось бы, вещи — небо, травинки, луна, солнце. Полет божьей коровки или поры на носу у человека рядом. Адреналиновый откат, эндорфины, кратковременная эйфория от осознания что все еще жив.

— Да — поддакиваю ей я. Нам надо идти быстрей, и я тороплю ее, тяну за собой.

— И ты. Ты просто невероятен. Я тебя люблю. Да. Точно. Люблю и все тут. Плевать мне на все, я — бессмертна! Я живу здесь и сейчас. — говорит Натсуми и я гадаю — не стоит ли взвалить ее на плечи, может так быстрее будет? Тут же отметаю эту мысль, я и сам еле иду, чего уж тут.

— А Бьянка — просто невероятна. Она умна… слишком умна. Ты видел, как она стреляет? А это пулемет… я бы не удержала его… а она одной очередью всех сразу… ну и что, что она… она же из лучших побуждений. Интересный факт, Кента-кун, а ты знаешь, что… хотя нет, лучше я промолчу.

— Действительно. — мы выходим за дверь. Теперь осталось пересечь парковку, фургон стоит в десятке метров и надо только дойти до… взвизгивает сирена и глаза режут красно-синие проблески, фары ослепляют, и я невольно поднимаю вверх руку, прикрываясь ладонью.

— Всем стоять на месте! Полицейский департамент Сейтеки! — гремит знакомый голос через встроенный мегафон, я прищуриваюсь, глаза привыкают к свету и … да, первой на стрельбу прибыл полицейский патруль за номером сорок два, стажер Морико-сан и Таро Оя-сан, известная в квартале как «Оя Три Проповеди». Двери у их патрульного автомобиля открыты, девушки стоять за ними, прикрывая корпус и выставив свои револьверы в промежуток между дверью и автомобилем. Уверенно так стоят, держат нас в прицеле.

— О черт. — говорю я: — только этого не хватало.

— Руки вверх! — требует Оя Три Проповеди в свой мегафон: — поднимите руки вверх и становитесь на колени!

— Это какая-то ошибка! — повышаю голос я: — у меня раненая девушка, ей надо в больницу!

— Поднимите руки вверх и становитесь на колени! — настаивает Оя Три Проповеди и у меня в голове вспышками возникают картинки ее обнаженного тела, ее закушенной губы, звучит в ушах ее голос, призывающий не останавливаться и зовущий меня по имени. Жизнь бывает иронична. Быстро просчитываю варианты. Сделать вид что сдался, а потом напасть на Ою и Морико? Дать команду Шизуке, которая прячется где-то в темноте? И как прореагирует Бьянка, которая тоже в темноте со своим пулеметом?

Я медленно поднимаю руки. Что бы то ни было, но заставлять нервничать полицейского с пистолетом, направленным в твою сторону — дурацкая идея. Сила полицейского не в его синей форме и не в смешном револьвере, его сила — в государстве, стоящим у него за спиной. А сейчас у меня нет возможности скрыться… да и у каждой из них есть нагрудные камеры, а также камеры в автомобиле. Здравствуй Большой Брат, который всегда следит за тобой.

— На колени! — настаивает Оя Три Проповеди, очевидно все еще не узнавая меня. Ее подружка — уже делает шаг из-за двери, сейчас мы опустимся на колени, она подойдет к нам и завернет нам руки за спину, наградив металлическими браслетами от имени полицейского департамента города. Интересно, они так же легко снимаются, как и наручники из моей прошлой жизни? Я опускаюсь на колени, рядом со мной, прикусив губу — становится на коленки Натсуми.

— И… — Морико-сан делает шаг к нам, ее глаза округляются, она узнает меня и даже открывает рот, но не успевает ничего сказать, как гремят выстрелы, и она падает на землю, хватаясь за бок и перекатываясь по бетону. Я толкаю Натсуми в сторону и падаю сам, сверху.

— БАНГ! БАНГ! БАНГ! — звучат выстрелы, Оя Три Проповеди приседает за дверцей своего автомобиля и стреляет в ответ. Какого черта тут творится и кто эти вновь прибывшие? Стрелять по офицеру полиции при исполнении — это серьезная заявка на суицид. В этой стране такого не прощают и даже самые матерые якудза никогда не позволяют себе такой роскоши.

— Ты как? — кричу на ухо Натсуми, она ошалело кивает и что-то говорит в ответ, но я не слышу. Выстрелы гремят не прекращаясь, я поднимаю голову и наконец определяю — откуда. Два автомобиля на краю парковки, огонь ведется прямо оттуда, из окон. Потому то мы еще живы, неудобно из окна ствол вниз наклонять, они стреляют по патрульной машине…

Я отползаю в сторону, под укрытие бетонного блока, ограждающего парковку, тащу за собой Натсуми, за нами остается кровавый след. Ее задело? Или… ага, это меня задело, но ничего серьезного. И у нее коленки в кровь, тоже ясно.

Выстрелы продолжают греметь, офицер полиции Оя вскрикивает и падает вниз, плотность огня слишком велика, да и мощность оружия у той стороны не позволяет стоять, укрывшись за тонкой дверцей патрульного электромобиля. Экологически чистый транспорт из переработанных материалов, да.

— Сволочи! — раздается крик и на сцене появляются новые участники спектакля. Господин Широ и его гориллы. Они ведут огонь на подавление, у них нет штурмовых винтовок, но все равно несколько пистолетов в умелых руках — заставляют наступающих сделать паузу и даже откатиться назад. Один из людей Широ тут же метнулся к патрульному кару и наклонился над упавшей Оей. Слава богу,