— Мой господин уверяет, что не забудет твоей доброты, когда ты послал лекаря ему на помощь, — говорил Уолтер. — Если сдашься, тебе окажут должный почет.

Его слова пронеслись по залу правосудия подобно звону колокола. Обычно подобные оскорбительные заявления встретили бы разгневанное недовольство: дерзкого посланника приказали бы казнить, но сейчас все внимание было обращено на султана. Когда подтвердилось падение Акры, над Иерусалимом нависла неминуемая угроза. Любой придворный понимал, что в такой ситуации обсуждать условия может только монарх.

Саладин взглянул на брата, потом на собравшихся сановников. По его лицу ничего не возможно было прочесть. Аль-Адиль понимал, что если султан надеется на поддержку своей трусливой свиты, то его придется разочаровать. Большинство уже, вероятно, строили планы, как бы побыстрее убраться в Дамаск. Именно в этот момент курд-великан увидел, насколько в действительности одинок его брат. Аль-Адиль был свидетелем того, как Саладин сплотил вокруг себя толпу неподготовленного простонародья и привел ее к невероятным победам, сначала низвергнув халифат Фатимидов в Каире, а потом отбив Иерусалим у несокрушимых франков. И совершил он это без всякой поддержки титулованных толстосумов, которые после победы заполонили его двор. И сейчас, когда на горизонте замаячила угроза потерять состояние, эти «надежные» союзники готовы были в любую минуту бросить султана, чтобы спасти собственную шкуру. Как и на заре своего пути, султан был одинок, и этот путь, похоже, приближается к концу.

Если Саладин в глубине души и знал о своем истинном одиночестве, то он никоим образом этого не выказывал. Султан сидел молча, словно проглотил язык, и пристально смотрел в глаза самонадеянного герольда. Когда же он заговорил, голос его звучал спокойнее и мягче, чем когда бы то ни было. Во всяком случае, аль-Адилю не доводилось наблюдать такого, но последний чувствовал: за ужасающим затишьем грядет настоящая буря.

— Передай своему королю, что я не успокоюсь, пока франкская чума не будет изгнана из Палестины навсегда.

Уверенность, прозвучавшая в словах Саладина, запала в самое сердце аль-Адиля, словно киркой пробив ледяную стену. В это мгновение он понял, что его брат будет сражаться до последнего, чтобы защитить Священный город, и на какую-то секунду аль-Адиль и в самом деле поверил, что султан победит, несмотря на изменчивое течение времени.

Слова султана тронули сердца испуганных людей, собравшихся вокруг него, и некоторые дворяне стали издавать приветственные возгласы и боевые кличи. Но большинство молчало, явно просчитывая в уме, говорит ли их султан очевидную правду или это его обнадеживающие фантазии.

Герольд, со своей стороны, оставался невозмутим под испепеляющим взглядом султана. Аль-Адиль прикинул, насколько бы хватило этого напыщенного индюка, если бы он воткнул в его задницу саблю.

— У моего короля есть еще одно послание.

Саладин поднял руку и щелкнул пальцами перед лицом. Он по-прежнему не сводил внимательного взгляда с побледневшего посланника.

— Говори.

Даже аль-Адиль заметил, что Уолтер проявил некую сдержанность, передавая это последнее известие. Но гонец откашлялся и продолжил:

— У наших солдат в качестве гостей находятся три тысячи жителей Акры.

Это было совершенно неслыханно.

— Ты имеешь в виду в заложниках, — зарычал аль-Адиль, несведущий в тонкостях дипломатического языка.

Посланник проигнорировал выпад аль-Адиля и сосредоточил все внимание на султане, как будто желая половчее преподнести свое щекотливое известие.

— В условиях войны трудно гарантировать безопасность и поддержку нашим гостям, — продолжал Уолтер, извиняясь за очевидную, но мучительную правду. — Мы на чужой земле, и наши запасы ограничены.

Ах вот он о чем! Аль-Адиль позволил в своем сердце затеплиться лучику надежды. Если этот Ричард Львиное Сердце из тех, в ком жадность преобладает над идеологией, значит, с ним можно договориться. Соответствующих отступных будет довольно, чтобы предотвратить кровавое и разрушительное вторжение франков.

Саладин, похоже, подумал о том же.

— Твой король хочет выкуп. Назови сумму.

Герольд достал из своего голубого плаща скрученный пергамент. Он медленно развернул документ, который, как догадался аль-Адиль, содержал письменные указания короля франков. Посланник, по всей вероятности, знал сумму наизусть, но эта уловка позволила ему опустить глаза и не встречаться взглядом с Саладином при оглашении непомерной претензии.

— Двести тысяч золотых динаров.

Если у аль-Адиля и были сомнения в том, что он ослышался, они тут же развеялись от приступа всеобщего неверия. Даже Саладин, казалось, был ошеломлен: если Ричард не может взять султанат силой, он желает взамен разорить его казну.

Герольд выдавил жалкую, смущенную улыбку: в конце концов, он всего лишь посланник.

— Мой король предупреждает, что, если ты будешь мешкать с выполнением его требований больше недели, — быстро проговорил Уолтер, вновь без надобности глядя на послание, чтобы не поднимать глаз, — он не сможет гарантировать безопасность своим гостям.

Аль-Адиль почувствовал, как его захлестнула ярость. Рука крепко сжала рукоять ятагана. Он призвал на помощь всю выдержку, чтобы не обезглавить дерзкого посыльного и не отправить его голову в качестве достойного ответа мерзкому английскому королю.

И, к своему удивлению, аль-Адиль впервые заметил, что не один он открыто выказывает свой гнев. Его брат, похоже, тоже отбросил тщательно сохраняемую беспристрастность, выработанную за годы ведения дипломатических переговоров.

Султан, сжав кулаки, поднялся с трона, — и весь зал замер. Впервые гонец действительно испугался.

Когда Саладин заговорил, от вежливого и сдержанного государственного мужа не осталось и следа. В его голосе гремела ярость курдского воина.

— Твой король — грязная свинья, собачий сын! — вскипел он. — Нужно было оставить его умирать.

И без лишних слов, даже не взглянув на потрясенных придворных, султан повернулся и покинул зал правосудия.

Мириам наблюдала, как Саладин, склонив голову, в тяжелых раздумьях меряет шагами комнату. Его левая щека подергивалась — так происходило всегда, когда султан пытался обуздать ярость, бушующую в его душе. И поскольку война проникала все глубже и глубже в повседневную жизнь, этот нервный тик стал еще больше бросаться в глаза.

Они находились в личных покоях султана, спрятавшись глубоко в недрах дворца. Тут не было окон, и этим вечером на них падал свет от единственной мерцающей свечи, свисающей с каменной стены рядом с надежно защищенной дверью.

Мириам поймала себя на том, что все больше времени проводит с Саладином в этой тайной комнате, но совсем не так, как она себе представляла. Да, они насладились несколькими страстными ночами после их первого свидания, но девушка стала играть роль скорее благодарного, понимающего слушателя, чем чувственной любовницы. Она стала просыпаться среди ночи от стука в окно, выглядывала спросонок и видела Захира, курдского стража, которого Саладин приставил к ней, когда она только приехала в Иерусалим. На этого несчастного юношу была теперь возложена обязанность тайно провожать Мириам к Саладину.