Виктор задумался, окидывая мысленным взором своих товарищей и взвешивая, насколько написанные Достоевским слова соответствовали нынешнему положению дел.

«Да, как часто и с каким азартом мы с парнями включаемся в разговоры о мировых проблемах, об основах нравственности, о душе. Можно подумать, что нет для нас ничего насущнее, чем переустройство мира в лучшую сторону, и будто у нас есть какие-то инструменты для воплощения наших идей в жизнь… Не все, конечно, такие, не все. Взять хотя бы Андрюху Сытина, вот он всё больше о девках думает, для него нет ничего важнее и первостепеннее. Он вообще не способен говорить ни о чём другом — только женщины, только их ноги, только их попы. И кажется, что ничего-то не интересует его больше в этом мире, ни на что он не способен… А между тем, он же ещё в начале первого года службы в армии человека спас…»

Виктор вспомнил, как перед автобусом, который вёз их в казарму, перевернулся на перекрёстке «москвич» и по его корпусу побежала дрожащая жёлтая струйка огня. Водитель, вероятно, потерял сознание и не мог выбраться из «москвича». Автобус с солдатами едва успел остановиться, а Сытин уже раздвинул его тугие дверцы и выпрыгнул на проезжую часть. Пока все вертели головами и соображали, что делать, Андрей пролез, как ящерица, в перевёрнутую машину и уже тащил из неё неподвижное тело автолюбителя. Кто-то кричал ему: «Брось! Взорвёшься!». Кто-то ринулся помогать. А вечером Сытин как ни в чём не бывало привычно «травил» анекдоты, даже не вспомнив о своём поступке. Он не любил рассуждать и, пожалуй, не умел этого, его никогда не одолевали мысли о вечном, не беспокоили философские вопросы. Он просто жил. И жизнь его была полноценной.

Смеляков посмотрел на раскрытую книгу.

«Как удивительно перекликается эта сцена с сегодняшними ночными событиями, — подумал он, — молодёжь жаждет глубины жизни, не желает довольствоваться только поверхностными проявлениями. И если не находится в нашем быту возможности вершить великие дела, то пусть будут хотя бы глубокие рассуждения, которые могут лечь в основу нашей жизни… Девочки те хотели, чтобы люди вокруг них рассуждали и думали глубоко, но не нашли, к сожалению, ничего лучшего, чем расклеивать умные мысли поверх эстрадных афиш. А что ещё могли сделать две эти романтически настроенные идеалистки? Ораторствовать перед своими ровесницами, которым дела нет ни до каких философствований? Ну нет у них достойного окружения, не нашлось толковых людей рядом, только комсомольские карьеристы… Ну вот такой поганый сложился вокруг них коллектив. Бывает же такое? И придавило девчонок отчаянье. Решили идти революционным путём, листовками пробуждать в народе глубокомыслие… Смешно и грустно.»

Чуть слышно скрипнула входная дверь. Смеляков оторвал тяжёлую голову от подушки.

— Кто там?

— Это я, — отозвался мягкий женский голос.

— Кто? — он сел на кровати и отложил книгу.

В комнату бесшумно вошла Аули. Виктор похолодел от ужаса.

— Вот это номер! — голос его как-то невероятно засипел и почти исчез.

Аули была одета совсем по-летнему, в невесомую розовую блузку и розовую же юбку, колыхавшуюся при каждом шаге волнами воздушных складок.

— Ты не рад? — она приблизилась к Виктору, на ходу расстёгивая блузку.

— Я?! — голос Смелякова совсем пропал, но он продолжал говорить, выдавливая из себя шипящие звуки. — Да ты не понимаешь, что ты наделала! Меня расстреляют за такие дела!

— За какие? Что за дела? Я просто хочу любить тебя, а ты хочешь любить меня.

— Да нельзя мне! Нельзя!

Он вскочил с кровати и почувствовал, как пол накренился под его ногами. Аули взмахнула рукой, и одежда слетела с неё, превратившись в розовое облако. Тело девушки оказалось сразу очень близко, в одно мгновение заполонив собой всё пространство комнаты. Он услышал такой знакомый аромат её духов, почувствовал вкус её кожи на своих губах, хотя ещё не успел даже прикоснуться к ней.

— Нельзя! — Виктор зажмурился и оттолкнул от себя Аули, с горечью и болью осознавая, что не имеет ни малейшего права обращаться так с ней и что, в общем-то, уже поздно гнать её от себя, так как наверняка всем уже известно, что она проникла каким-то образом в общежитие. — Ты не понимаешь! Уйди! Уйди!

Он дёрнулся и проснулся…

— О чёрт! — тяжело вздохнул Смеляков. — Уснул-таки.

На полу возле кровати лежала выпавшая из рук книга. Он встряхнул головой и прислушался к себе. По телу гуляла пульсирующая волна ужаса.

— Ну, знаешь, крепко оно засело в башке, если даже во сне… Сидит, значит, страх… — бормотал он себе под нос. — Это вот так, наверное, христианские грешники сгорают в ожидании страшного суда, боясь минуты, когда их проступки станут известны…

С той ночи, когда Виктор побывал с Аули в комнатке для чаепития, он стал подчёркнуто держать дистанцию, и Аули поняла его. Иногда, проходя мимо, она подмигивала ему, дразня, цокала языком и даже громко вздыхала. Он видел, что девушка шутила, и был благодарен ей за то, что она ни разу не позволила себе нового сближения. Но воспоминания о той знойной любовной ночи время от времени накатывали на Смелякова, и он всякий раз вздрагивал, будто отшатываясь от развергнувшейся перед ним пропасти.

— Всё-таки я счастливчик, — сказал он, поднимая с пола книгу.

Он невольно снова вернулся мыслями к Сытину. После недолгих колебаний Андрея всё-таки перевели из ООДП в районное отделение милиции. А ведь он, если рассуждать объективно, совершил куда более «скромный» проступок, чем Виктор. Однако именно ему суждено быть брошенным под колёса беспристрастного Устава ООДП.

Почему? Не потому ли, что и впрямь есть судьба, властные руки которой ведут человека по начертанному пути? Ведь руководство отдела осталось в полном неведении о «неконтролируемом контакте» Смелякова с Аули. Допустим, Воронин просто по-дружески «закрыл глаза» на это. Но ведь чуть подальше работал сотрудник у посольства Австралии, и от его намётанного глаза ничто не укрылось. Однако и он не выдал Смелякова…

Судьба?

Виктор потянулся за сигаретами. За окном было уже совсем светло, шум проезжавших машин стал громче.

— Да, надо признать, что я счастливчик, и жизнь полна чудес.

Стоя в ванной перед зеркалом, Юдин пристально смотрел на своё отражение. Он уже несколько раз подходил к зеркалу и подолгу изучал свой изменившийся облик. После последнего визита в парикмахерскую у него исчезла борода, остались только усы, а светло-русые волосы на голове стали чёрными. Это было чужое лицо, совсем чужое, более угрюмое и жестокое. Это лицо не нравилось Юдину. Он не узнавал себя, не должны были узнать и милиционеры.

«Ничего, брат, недолго тебе жить с чужой физиономией. Скоро всё решится.»

Он подмигнул отражению и в следующую секунду вздрогнул.

«Недолго тебе жить с чужой физиономией…»