– Я сразу же вынуждена попросить у вас прощения, – раздельно произнесла гостья. – Я рассчитывала появиться до сдачи города и принести пользу во время переговоров. Вмешательство маршала Алва сделало мою поездку бессмысленной, но мне придется задержаться на несколько дней. Иначе меня неправильно поймут.

– Я счастлив вас видеть, сударыня, – поклонился Эмиль. – Красота и благородство необходимы всегда. Прошу вас, располагайтесь. Я перееду в свою загородную резиденцию.

– Это неразумно, – покачала головой женщина. – Вам лучше находиться во взятом вами городе, а вот я могу поселиться на одной из окрестных вилл. Я не навязчива. Поручите меня кому-нибудь из ваших офицеров и возвращайтесь к своим делам.

– Неужели я вам так неприятен? – галантно спросил маршал, понимая, что ехать все равно придется.

– Вы прекрасно знаете, что нет, – госпожа Скварца тоже была вежлива, – но я представляю, сколько у вас забот. Вы заняли чужой город, а мы всего-навсего разогнали Дуксию, но я в первый раз выспалась через две недели.

– Я не надеюсь выспаться, но провожу вас я и никто другой. Вы прибыли морем, следовательно, у вас нет кареты?

– И не нужно. Я поеду верхом. Слуг и сундуков у меня не так уж и много, их можно доставить позже. Вы дадите мне лошадь? Только не самую норовистую.

– Разумеется, сударыня.

В замке обнаружились паонский курьер и пара посланцев Хаммаила, в ожидании маршала смывавших в купальне дорожную пыль. Мысленно пожелав им плескаться подольше, Капрас взялся за письмо. Судя по дате, оно добиралось на три дня дольше прибывших вчера предписаний Военной коллегии. Старый друг, плевать хотевший на недовольство облезлых штабных крыс, среди всего прочего сетовал, что талигойцы ухитрились выдернуть засевшую в их столице занозу. Друг, которому и в голову не приходило, что Карло знает меньше его, ставил годовое жалованье против бутылки кагетского, что Дьегаррон на Олларию теперь не пойдет. Кэналлийцу остается либо далекий север, либо близкий юг. То есть гайифская Левкра или Кагета. Карло прогнал курьера отсыпаться, нехорошо выругался и плюхнулся в кресло с дурацкими резными ручками.

Новости были гадостными сами по себе, но то, что они поступили через задницу, пугало. Как бы в коллегии ни относились к «фельпскому неудачнику», такое от командующего корпусом умышленно не скрывают. У не нюхавших настоящей войны столичных красавцев – серьезные неприятности, не иначе, вот голова кругом и пошла. Не сегодня завтра жди приказа о спешном марше на Побережье, так что ввязываться в драку с Лисенком нельзя ни в коем случае. При этом последний паонский рескрипт требует защищать не только Хаммаила, но и занятые тем провинции, а Талигу во главе Кагеты нужен Баата, и только Баата. Вот и «не провоцируй»…

– Бацута! – обозвал маршал здоровенного, потрясавшего секирой орла. Орел остался от сгинувшего при Дараме казарона. То ли прямых наследников у орлиного хозяина не было, то ли они переметнулись к Лисенку, и Хаммаил отдал ставший бесхозным замок дорогому гостю и союзнику. Вместе с полчищами слуг и усатых ночных жуков, черных и рыжих. Жуки не кусались, только шуршали, но Капрас все сильнее склонялся к мысли, послав к кошкам вежливость, поставить во дворе замка палатку или перебраться в основной гайифский лагерь, благо тот был неподалеку. Покинуть орлино-жучиное гнездо мешали нежелание пускать в лагерь казаронов с их подношениями и пятнадцатилетняя Гирени, которой среди вояк делать нечего: не Зоя. Впрочем, корову в ботфортах и бешеные огурцы Карло вспоминал с куда меньшей злостью, чем собственное начальство. Фельпскую кампанию загубили в Паоне, а свалить попытались на пленного маршала и утонувшего союзника. Не сохрани Капрас письма военного министра и не пообещай переправить их старине Дивину, с карьерой пришлось бы распрощаться навеки. Конечно, Кагета была отливом, но в отлив, не боясь замочить ноги, можно наполнить не одну корзину. Карло принял назначение, и пока все складывалось сносно. Хаммаил не мог идти против командующего имперским корпусом, как сам Капрас в свое время не шел против Забардзакиса и дожихи. Теперь у маршала были полномочия. Море полномочий…

По стене что-то побежало: смотреть, что именно, гайифец не стал. Явился адъютант – местных слуг Карло в свой «кабинет» не пускал, – сообщить, что в обеденном зале все готово и мытые казароны уже там. Капрас попросил назвать имена. Адъютант, оттрубивший в Кагете три года, старательно, по слогам, произнес. Гайифских союзников осчастливили тот самый Панага-ло-Виссиф «Курподай» и некий Бушуша-ло-Марзук, привезший личную просьбу Хаммаила, очередные достижения местной кухни и, разумеется, вино… Сколько же его пришлось за эти месяцы перепробовать, и ведь каждый казарон считает, что самое лучшее дают именно его виноградники. Что ж, надо идти и пить. Капрас поднялся, кресло заскрипело, точка на стене вновь пришла в движение.

– Будь я моложе, – сообщил маршал адъютанту, – я бы набивал руку в стрельбе по бегущим жукам. Мы ведь считаем их жуками, не так ли?

– Да, хотя они быстры, как… тараканы.

Капрас засмеялся и отправился к гостям. Того, что громоздилось на столах, достало б на всю Военную коллегию. Пахло умопомрачительно, а маршал изрядно проголодался, хоть и не настолько, чтобы, совершив непоправимую стратегическую ошибку, наброситься на еду. Он уже понял, что есть в Кагете, если ты хочешь выжить и вернуться домой, нужно в восемь раз медленнее хозяев. Только тогда ты имеешь шанс досидеть до конца обеда, не лопнув.

– Господа, – веско произнес Капрас, – я рад вас видеть. Я помню, что в цветущей Кагете гость пьет вино хозяина, но хозяин пьет вино казара.

– Перед вами – гордость пронизанной солнцем Пакампы, – возвестил «Курподай». На гайи поднаторевший в торговых сделках кагет изъяснялся отлично, а к местному акценту Капрас уже привык. – Казар наш, да увидит он крушение врагов и ликование друзей, посылает его вместе со своим словом.

Если хочешь жить среди иноземцев и не чувствовать себя дураком – выучи их язык, но Карло Капрас чужие слова запоминал с трудом даже в детстве, и у него было слишком много дел с корпусом. Хорошо хоть все попадавшиеся маршалу кагеты знали если не гайи, то талиг, а познания в кагетском самого Хаммаила вызывали у Капраса серьезные сомнения. И, видимо, не у него одного, иначе с чего бы послания казара шли на местной тарабарщине, к которой прилагались носитель слова казара и переводчик. В данном случае – «Курподай».

Носитель, плотный казарон в малиновом, встал и возопил, вновь напомнив о Зое. Капрас, выказывая внимание, дипломатично наклонил голову. Из вопля родился поток. В Гайифе расписывать полученные шишки почиталось дурным тоном, в Кагете жаловаться любили. Это раздражало, хотя повод для сетований на сей раз имелся веский. Владения пяти видных сторонников Хаммаила, в том числе и малинового Бушуши, подверглись нападению натравленных Баатой «барсов».

Бушуша размахивал руками и захлебывался подробностями – «Курподай» с трудом успевал переводить. Все было кошмарно: кровь, пожары, разрушенные жилища, вдовы и сироты… Одного дружественного Гайифе казарона изрубили на куски в самом буквальном смысле этого слова, другой сгорел при пожаре. Спасшиеся рассказывают о бирисских бесчинствах такое, что в жилах стынет кровь. Понятно, что коварный Лисенок хочет запугать южных храбрецов. Также понятно, что у него это не выйдет, южные храбрецы не предадут своего Хаммаила и не обманут доверие великой и благородной Гайифы, но как же тяжело слышать про обрушившиеся на цветущий край беды!