- А как вы там оказались?

- Я бросил институт и пошел в армию, как только было объявлено о вводе на нашу территорию «ограниченного контингента». А потом не стал присягать Плещуку. Я почти два года провел в лесах, и тогда мы действительно воевали и верили, что победим. Мы вели партизанскую войну по всем правилам, имели сеть лагерей. Зимой приходилось очень туго, нас искали с самолетов, по дыму, и забрасывали бомбами. Зимой нельзя без огня… Зато летом мы брали реванш. Второй зимы мы не выдержали, вернулись в город, на полулегальное положение. Я даже стоял на учете на бирже труда. Но такая жизнь расслабляет, заставляет задумываться. А так ли все это нужно? Рисковать собой, своими родными? Многие ушли, остались только отчаянные. Не забывайте: нам обещали три года на восстановление экономики, а за ними - рай на земле. И воплощенный пример этого рая - Запад. И ведь люди верили… Я сам едва не сломался, когда встретил Стасю. Когда есть чем рисковать… Я собирался жениться, я думал: что будет с ней, если она родит ребенка, а меня убьют?

Видимо, в аптеке Моргота просветили, как надо лечить детей с простуженными ушами, потому что вернулся он полный оптимизма, с растворимым аспирином, витаминами, каплями в ухо и колючей серой ватой. Первуня к тому времени ревел непрерывно.

- Мля, ты заткнешься когда-нибудь? - спросил Моргот как только мог ласково, доверив нам с Бубликом изучать инструкцию по применению шипучего аспирина. - Ложись на бок и не шевелись!

Первуня, конечно, лег не на тот бок, но Моргот не сразу это заметил, долго примеривался и капнул-таки в здоровое ухо.

- Моргот, а в больное ухо оно через голову протечет? - спросил Первуня, слегка успокоившись.

- Чего?

- Ну, если на этом боку лежать, то в больное ухо же протечет?

- Где у тебя больное ухо, балбес? Наверняка протечет, если мозгов нет! Поворачивайся на другой бок!

- Но если же протечет, зачем поворачиваться?

- Слушай, что говорят, и помалкивай, - прошипел Моргот.

Мы к тому времени растворили аспирин в кружке и подошли к кровати. Я помню, меня очень удивило, что у Моргота дрожат руки. Так сильно, что в ухо ему было не попасть. Первуня же снова заплакал, тихо и жалобно, отчего его плечи вздрагивали, делая задачу Моргота и вовсе невыполнимой.

- Ты можешь лежать и не дергаться? - рявкнул он, выругался и снова попытался поднести резиновый наконечник темного флакона к уху.

- Я лежу, - заревел Первуня в полный голос и ткнулся лицом в подушку.

- Мля… - Моргот выпрямился и вытер лоб.

- Моргот, ты не волнуйся, капли капать - это не больно совсем, - сказал я.

- Да пошел ты… - сквозь зубы пробормотал Моргот. - Сказали - три капли и не больше, а то ухо сожжешь. Сколько я уже капнул, ты считал?

- Наверно, одну… - вздохнул Силя - у него у самого ухо было синим и оттопыренным.

- Точно?

- Наверно, точно.

- Мля. Первуня, мать твою… Лежи спокойно, понял?

- Ага, - немедленно согласился тот и на секунду перестал плакать.

Ухо было благополучно заткнуто куском ваты, ватой же Моргот обмотал Первуне голову - безо всякой экономии, отчего тот стал похож на головастика. Аспирин через полчаса сделал свое дело: Первуня поплакал еще немного и уснул. Моргот ушел в свою каморку, не дожидаясь, когда это произойдет, и со злостью хлопнул дверью.

Но часов в шесть утра все началось сначала. Первуня сперва плакал потихоньку, но, поскольку никто этого не замечал, постепенно все усиливал и усиливал громкость.

Как ни странно, Моргот проснулся первым. То ли наш детский сон был крепче, то ли он плохо спал. Во всяком случае, проснувшись от рева Первуни, я увидел Моргота сидящим на его кровати, что случалось очень редко. Почти никогда. Мы не болели, то ли назло судьбе, то ли подсознательно чувствуя опасность любой болезни в нашем положении.

Моргот ругался и скрипел зубами, Первуня ревел и держался рукой за ухо.

- Моргот, его надо к врачу отвести… - посоветовал Бублик, который тоже проснулся и сел на кровати.

- Сам знаю, - проворчал Моргот.

- Хочешь, я с тобой пойду?

- Нет. Килька пойдет. У него лицо умное.

Я воспрянул от похвалы и снова со всей серьезностью отнесся к возложенной на меня ответственности. Идти в поликлинику - это не на рынок, и врач - не торговка. Если он заподозрит, что мы живем в подвале, а не в интернате, он обязательно нас выдаст! Об этом Моргот говорил нам много раз. Я вымыл шею, чего обычно не делал, надел рубашку вместо футболки и долго причесывался перед зеркалом, стараясь сделать лицо еще умней. Бублик в это время утешал Первуню - безо всякого толку, - а Силя чистил Морготу ботинки, пока тот утюжил стрелки на брюках. Я бы непременно решил, что Моргот злится на Первуню, тем более что он очень хотел, чтобы мы так думали, но время от времени я замечал его растерянный взгляд: он вовсе не злился тогда.

Теперь-то я понимаю и его растерянность, и страх. Он ведь действительно вел себя безответственно, не выгоняя нас из подвала, не отправляя в интернат, не оформляя документов. И то, что в мире существуют тысячи семей, где родители относятся к своим детям еще более безответственно, его не оправдывает. Он демонстративно отказывался от любых обязательств перед нами, он не желал заботиться о нас и не испытывал никакого чувства долга. Он хотел на все это плевать, но, конечно, понимал, что его демонстрация от ответственности его не освобождает.

В поликлинике он поругался со всеми: сначала в регистратуре, где мы обнаружили очередь из полусотни человек, потом, узнав, что лор бывает только два раза в неделю, - с завотделением, потом с очередью к педиатру, где нас не захотели пропускать вперед.

Мы проехали через весь город туда, где Первуня когда-то был прописан. Про медицинский полис Моргот соврал, что забыл его дома, и добавил, что сейчас задушит старушку, если она не даст ему карточку и номер к врачу. Старушка, закаленная в боях с нервными скандальными мамочками, не выдержала прессинга молодого безалаберного «папаши» - может, пожалела Первуню, а может, и самого Моргота.

Моргот был не в своей тарелке, чувствовал себя неуверенно, потому что к обществу женщин с детьми не привык. А когда кто-то из женщин посоветовал ему успокоить ребенка - а Первуня ревел во все горло, - Моргот выдал ей такую матерную тираду, что в коридоре замолчали все дети, кроме Первуни, и с ехидным любопытством уставились на нас, скашивая глаза на мамаш. После этого очередь бесновалась еще минут десять, предлагая в том числе вызвать милицию. Моргот снова скрипел зубами, смотрел в потолок, несколько раз порывался встать, чтобы уйти, но с места так и не сдвинулся.

Все наши перипетии закончились плачевно: педиатр посоветовала нам пойти домой и вызвать неотложку. Моргот снова орал, теперь на врачиху, которая слушала его с непроницаемым лицом, а потом хлопнул дверью так, что с потолка упал кусок штукатурки. Бабуля, сидевшая в очереди с великовозрастным внуком, поймала Моргота за руку, потому что он не откликался на ее вежливое: «Постойте, молодой человек». Моргот вырвал руку и хотел пройти мимо, но старушка встала и засеменила за нами следом.