Хруст…

А ведь именно я это все натворил!

Я!

Специально пробил ногу моему преследователю, чтобы голодные гибриды почуяли кровь. Ведь именно это у меня мелькнуло тогда в памяти. Между Сциллой и Харибдой. А сейчас, в качестве посттравматического синдрома, у меня из глубин выплыло еще два имени – Пепе и Раккоста. Первый – палач итальянской мафии, второй – его подопытная жертва. Палач любознательный и пытливый до такой степени, что определил время полного поедания свиным стадом девяностокилограммового мужчины. Того самого Раккосту, предварительно изувеченного железными прутами до беспомощного состояния, но… живого.

Итог Пепе – восемь минут.

Полищук-Крохмалюк кричать перестал минут пять назад.

Его подельница пережила его на минуту, даже меньше.

Серьезно?

Я сижу тут в лесочке и спокойно об этом думаю?

А почему мне так спокойно и безмятежно?

И вновь хочется спать.

Я псих?

Подумаю об этом… завтра.

Меня бешено трясли за плечи.

Да так, что голова грушей болталась из стороны в сторону, грозя отскочить от бесчувственного тела. Я действительно не чувствовал ни рук, ни ног! А чуть брезжащий тусклый свет, с трудом пробивающийся сквозь слипшиеся веки, ярче не становился, так как открыть полностью слипшиеся от сосулек глаза я тоже не мог. И, между прочим, все так же хотелось спать, как и минуту наза…

Стой-стой!

Всего лишь минуту? Это точно? Тогда откуда взялся свет? Ночь же…

Тряска прекратилась.

Зато кто-то… выбешивающий меня до дрожи… стал шлепать тяжелой ладонью по моим онемевшим щекам. Периодично, монотонно и равнодушно. Как робот. Справа… шлеп, слева… шлеп, справа-слева, справа-слева… стоп! Закончили упражнение. Переходим к водным процедурам. Лицо словно ошпарили пылающим снегом. Да еще и растерли без оглядки на старые ссадины и царапины.

Я возмущенно замычал и стал размахивать руками. Кажется, даже попытался пнуть ногой куда-то в пространство. В ответ на это пространство удовлетворенно хмыкнуло, схватило меня на руки, словно пушинку, и… потащило куда-то вверх. Я стал судорожно отбиваться от неожиданно сильных и, надо признать, осторожных лап.

– Тихо-тихо, парень, – успокаивающе произнес кто-то низким голосом прямо у меня над ухом. – Не крутись. Я только до машины тебя донесу.

Ну, коли так…

Умеют же люди уговаривать!

Вообще-то мне и самому не очень-то хотелось вновь биться и сражаться с кем бы то ни было. Оно надо… лишний раз тратить драгоценную энергию? Тем более что так мягко и уютно я уже давно себя не чувствовал. Когда-то в детстве это называлось… посидеть «на ручках». У-тю-тю… Уси-пуси!

Сквозь меркнущее сознание отчаянным проблеском мелькнул беспокойный лучик возмущения: «Что за уси-пуси?! Я вам что, грудничок какой-нибудь из ползунковой группы? Мне… уже больше, чем полста лет… в обед! А вы меня тут… «на ручки». Как последнего… молокососа».

Впрочем, если кому-то очень сильно нравится меня таскать, пожалуй… пусть еще поносят немного. Спасибо на том, что хоть из дробовика не расстреливают. И сожрать не пытаются, как это ни странно. А то я уже как-то привык…

Мое измученное тело мягко покачивалось в железных объятиях невидимого носильщика, из-за чего веки вновь стали непроизвольно слипаться в беспечном забытье, парализующем и мозг, и тело.

– Скоро уже дойдем. Потерпи! – рокотнуло у меня прямо над головой. – Ты это… давай-ка не засыпай пока, не надо. Тут рядом совсем, немного осталось… и мы тебя сразу отогреем. Коньяк любишь? «Арарат», три звезды. Дефицит страшный…

– Мне… восемь… – придушенно пискнул я.

– А мы никому не расскажем!

Я все же попытался отбросить от себя липкую дрему.

– Лимон… – стараюсь изо всех сил произнести свое жалкое подобие шутки как можно бодрее. – Лимон… не забыли?.. К коньячине… самое то! Уважаю…

Мой неизвестный друг коротко хохотнул и зашагал быстрее.

– Все будет. Теперь… все будет!

И опять ветки хлестали меня со всех сторон, но… не доставая уже до лица. Гибкие вездесущие колючки мой попутчик аккуратно отводил в сторону плечом, а то и просто, не заморачиваясь особо, прикрывал меня от особо густых и непролазных прутьев всем своим телом. В какой-то момент я почувствовал, что мы начинаем спускаться по склону. Потом откуда-то спереди послышалось приглушенное урчание автомобиля, остро пахнуло выхлопными газами. Наверное, на контрасте. Воздух в этих местах… благословенных… на редкость чист и ароматен.

– Нашел? – тихий голос впереди.

– Угу…

– Где и думали?

– Не-а. Чуть в сторону ушел. Там русло пересохшее, лежал под корнями.

– Черт. Могли и не заметить.

– Не могли.

– Давай приму…

– Не, я сам. Спирт достань.

Меня аккуратно положили на мягкий матрац, брошенный, похоже, на пол прямо в багажнике машины, быстро и умело раздели до трусов и растерли спиртом.

Обрисую эту процедуру всего лишь тремя словами: «Сначала было не больно».

В конце экзекуции я уже орал, брыкался и пытался оцарапать своих мучителей когтями рук и ног. Сон как рукой сняло, поэтому во время этой заведомо проигрышной баталии я узнал и местность, и машину, и мужиков, которые смеясь подливали мне спирта на и без того уже горящую адским пламенем кожу.

Автомобилем оказалась… «желтая канарейка», развернутая по диагонали знакомой мне грунтовки.

А в веселых мужиках, издевающихся над беспомощным ребенком, я узнал старшего лейтенанта милиции и… того самого нечаянного прохожего в сиреневой «болонье», который давеча указывал мне дорогу в Форосе. Да-да, по лесу меня таскал тот самый смешной толстячок с густым басом. Сейчас он скинул с плеч свою хрустящую штормовку и остался в тонкой модной водолазке черного цвета. И… я вам скажу, что толстячком он мне показался, мягко говоря, ошибочно. Точнее было бы назвать его слегка перекачавшимся крепышом. То-то мне его лапы бревнами показались!

После спирта меня плотно укутали в несколько синих солдатских одеял, на голову нахлобучили пушистую офицерскую шапку.

– Пей! – сунул мне под нос жестяную кружку качок.

Я замотал головой.

– Пей, говорю! Надо. Лимонов, правда, нет.

– Я… п-пошут-тил…

– А я – нет!

С этими словами он мягко взял меня за затылок и, не давая моим рукам выпутаться из-под одеяла, влил содержимое кружки мне в рот прямо через упрямо сжатые зубы. И правда, коньяк! От обжигающей жидкости зубы разжались, и благородный напиток ухнул в недра полушкольника-полупенсионера.