Это было последнее унижение!

Врач вежливо извинился перед ней, и между ними начался обычный разговор, который вдруг свелся на отношения мужчин и женщин. Она сказала, что мужчины забавляются чувствами женщин, в то время как они, они… Ленселе прервал ее: “Женщины тоже… Они ничуть не лучше… Наоборот, они куда более порочны, чем мужчины. Они гораздо коварнее. И в общем — менее умны, чем мужчины, они бесконечно ниже нас…”

Такого Лизе не говорил еще никто! Ни в России, ни во Франции! Это означало, что все это время ее Рыцарь, ее Ланцелот смотрел на нее как на существо низшего сорта!

Глаза его вспыхнули, и с минуту мы смотрели друг на друга, как два врага. Страшная усталость охватила меня… Подав руку, я простилась. Он проводил меня до дверей. И уходя, я почувствовала, что не увижу его больше никогда… Никогда.

На следующий день, принимая процедуры в Брока, Лиза узнала, что он женится на родственнице доктора Д., на племяннице его жены. Его невеста “очень хорошенькая, воспитывалась в монастыре Sacré Cœur[59]. Очень его любит и ревнива страшно… Уже и теперь забрала его в руки… Теперь он далеко пойдет…”

Какой бледный, невыразительный финал. Столько страданий — и все ради чего? Главное — ради кого?

Сколько ошибок сделала я в жизни! И кажется мне, что вся моя жизнь была одной сплошной ошибкой, бессмысленной загадкой, которую пора наконец разрешить. И я решаю… раз навсегда… Кто пожалеет меня? Меня пожалеют разве только бабушка, тетя да бедная, забитая Надя. Надя будет горько плакать над моей могилой и никогда не поймет, отчего это Лиза, которой, кажется, дано было все, чего она хотела, — и на курсах была, и за границу поехала, и вела такую самостоятельную жизнь, — отчего это Лиза вдруг покончила с собою… Родина, милая, прости. И ты, любовь моя, — прощай!

Последняя мысль — о нем… на его родном языке…

Soyez heureux autant que j’ai été malheureuse…[60]

На этой фразе заканчивается “Дневник русской женщины”. Но не заканчивается роман Лизы Дьяконовой…

Нам остается понять, насколько серьезным было решение Дьяконовой покончить с собой. В предисловии к наиболее полному изданию дневника 1912 года брат Лизы утверждает, что дата 19 января 1902 года, которая стоит над последней записью, — вымышленная, а на самом деле его сестра работала над своим “романом” до последнего дня — до отъезда в Тироль 9 августа. То есть еще полгода. Этот вывод он делает на основании изучения рукописи, вернее, двух рукописей — дневника и романа, которые писались одновременно. Дневник — как черновик, роман (в форме того же дневника) — как законченное произведение. И это, по его мнению, служит аргументом в пользу того, что Лиза не покончила с собой в Тироле.

Просто случайно погибла.

На самом деле никаким убедительным аргументом против самоубийства это не является… Если Дьяконова действительно обрабатывала свой дневник в “романной” форме до последнего дня пребывания в Париже и закончила его на “самоубийственном” многоточии после французской фразы, это означало лишь то, что в Тироль она приехала с такой фантазией в голове… Ее героиня (она сама) покончила с собой. Но Лиза не покончила с собой. Это, несомненно, должно было терзать ее в Тироле. Весь дневник Дьяконовой тем и замечателен, что он глубоко правдив и предельно искренен. Закончить на такой фальшивой ноте она не могла.

Ну хорошо, допустим, Лиза почувствовала себя “профессиональным” писателем, который разделяет жизнь и литературу и способен разыграть самоубийство лирического героя, второго “я”, как бы понарошку. Тем более что весной 1902 года она пишет рассказ “Под душистою ветвью сирени”, переводит его на французский и получает за него второе место (бронзовая медаль) на литературном конкурсе Парижского общества студенток.

Рассказ по-своему прелестный! Две подруги, Соня и героиня рассказа, одной 18 лет, другой — 17, встретились в уездном городе. Соня только что закончила гимназию, героиня — “институт” (надо полагать, Институт благородных девиц). О чем они говорят? О мужчинах. Соню они интересуют “с романической стороны”, а героиня, “робкая, застенчивая, вся погруженная в книги”, не способна “обращаться с ними смело и самоуверенно, как Соня”. И поэтому Соня стоит высоко в ее глазах.

В один “тихий и нежный июньский вечер” героиня сидит с книгой Бокля “История цивилизации в Англии” в саду. Вдалеке слышится пение романса “Под душистою ветвью сирени…”, и появляется Соня. Она вновь искушает подругу разговорами о мужчинах. Героиня, как может, отбивается от нее.

Соня уходит. И появляется он — “высокий, стройный студент в белой тужурке”. Он присаживается к ней и, слово за слово, признается ей в пламенной любви. “Да вы — выше, вы лучше всех, кого я когда-либо знал, вы — мой идеал, моя греза… Если б вы знали, как я вас люблю!” “Сильная рука обвила мою талию, его лицо наклонилось, горячее дыхание коснулось меня, зажгло, и вот… вот…”

На этом героиня проснулась с книгой в руке.

Рассказ милый, смешной, иронический. Можно представить, как смеялись над ним парижские студентки. Но студентки, конечно, не знали содержание романса поэта Всеволода Крестовского, первая строка которого послужила названием рассказа Лизы.

Но мы-то знаем…

Вот с какой фантазией Лиза отправлялась в Тироль! Вряд ли она ехала туда с твердой мыслью покончить с собой. Но сама эта мысль прочно сидела в ее голове. А самое главное — ее “роман” не был закончен. Не мог же он закончиться на том, что “героиня” просто уехала на вакацию в родные места…

Мы очень мало знаем о том, что происходило с Лизой в Тироле, и ничего не знаем о том, что было с ней в горах. Поэтому в последней главе автор решил отказаться от незыблемого правила не придумывать за своих персонажей, реальных людей, и не вкладывать в их головы те мысли, которых там, возможно, и не было. В конце концов, если Лиза отчасти “придумала” себя в парижском дневнике, почему бы нам не продолжить эту игру?

Но все письма, телеграммы, протоколы, газетные статьи, цитируемые ниже, являются подлинными. Все персонажи этой главы реальны, а не придуманы автором…