Во-вторых, другим источником средств для Цицерона была провинция. Хотя он и гордился тем, что ни разу не нарушал закон в целях обогащения за счет провинциалов, что, скорее всего, правда, Цицерон оставил Киликию в 50 г. до н. э. с 2 млн сестерциев в местной валюте. Как это ему удалось, доподлинно неизвестно: возможно, это был результат экономии на служебных расходах плюс прибыль от его маленькой победы, в том числе от продажи пленников в рабство. Вместо того чтобы везти все эти деньги с собой в Италию, Цицерон по дороге домой вложил их в компанию откупщиков (publicani) в Эфесе, что, очевидно, предполагало какую-то форму безналичного перечисления денежных средств. Однако гражданская война разрушила долгосрочные планы, которые были у Цицерона связаны с этой суммой. В начале 48 г. до н. э. военный фонд Помпея пытался привлечь все деньги, какие мог достать, и Цицерон согласился одолжить ему свои 2 млн сестерциев (чем отчасти объясняется его вызывающее поведение в лагере Помпея). Нет никаких сведений о возвращении этого долга. Доход от войны с иноземным врагом, равно как и многие другие, пошел в итоге на финансирование войны римлян против римлян.

Среди имущества Цицерона значились также человеческие существа. В письмах он упомянул всего около двадцати рабов: группа из шести или семи курьеров, несколько секретарей, писарей и чтецов (которые читали книги и документы вслух для удобства хозяина) и еще помощник, рабочий, повар, личный слуга, один или два счетовода. В действительности его прислуга была, вероятно, более многочисленной. Обслуживание двадцати имений предполагало минимальный штат в 200 рабов, даже если часть из них были маленькие гостевые домики, а другая часть была законсервирована на многие месяцы: сады все равно требовали ухода, дома – ремонта, нужно было топить печи, организовывать охрану, не говоря о полях, которые нужно было возделывать на действующих фермах. Тот факт, что Цицерон не обращал внимания на большинство рабов, говорит об их «невидимом» присутствии в жизни хозяина. Упоминает он в письмах прежде всего письмоносцев и секретарей: тех, кто имеет непосредственное отношение к процессу создания и доставки самих писем.

По самым приблизительным оценкам в Италии в середине I в. до н. э. насчитывалось 1,5–2 млн рабов, что составляло около 20 % всего населения. Их всех объединяло одно определение – «люди, находившиеся в собственности других людей». В остальном они были настолько же разными по происхождению и образу жизни, как и свободные граждане. Такого понятия, как «типичный раб», не существовало. Некоторые рабы Цицерона попали в плен после поражения, другие были жертвами торговли людьми на окраинах империи. Еще были «спасенные» найденыши с городских свалок или родившиеся в доме у рабынь. В последующие века по мере убывания интенсивности римских завоеваний это «домашнее разведение» становилось основным источником невольников, что обрекало рабынь на тот же режим постоянного деторождения, как их хозяек. В целом условия жизни рабов варьировались от жестоких и стесненных до почти роскошных. Пятьдесят маленьких кубикул в подвале дома Скавра были не самым страшным: на больших городских или аграрных предприятиях рабы содержались как скот. Многих били, постоянная угроза телесных наказаний делала рабов рабами: одно из самых распространенных прозвищ раба означало «мальчик для битья». Тем не менее была немногочисленная группа рабов, о которых осталось немало письменных свидетельств, чей образ жизни мог вызывать зависть у простых свободных и вечно голодных римских граждан: по их понятиям, обслуга богачей в роскошных особняках, личные врачи и ученые советники, как правило, образованные рабы греческого происхождения, вели изнеженный образ жизни.

Отношение свободного населения к своим рабам и в целом к институту рабовладения было настолько же разнообразно, насколько и противоречиво. Со стороны владельцев презрение и садизм сочетались с осознанием своей зависимости и уязвимости и страхом перед рабами, что отразилось в многочисленных поговорках и историях. «Все рабы – враги», – сообщала народная римская мудрость. В правление императора Нерона, когда кому-то пришла гениальная мысль принудить всех невольников носить униформу, от затеи отказались именно потому, что тут-то рабы увидели бы, какую многочисленную силу они составляют. Было много попыток четко и последовательно обозначить границу между свободным и несвободным населением или обосновать неполноценность рабов (некоторые античные теоретики стремились разобраться, не следует ли считать раба вещью, а не человеком), но все они обнаруживали несостоятельность, сталкиваясь с реальностью. Было немало обстоятельств, при которых рабы и свободные работали бок о бок. В обычной мастерской рабы могли стать друзьями и помощниками владельца, оставаясь человеческим товаром. При этом они были частью римской семьи; латинское слово familia всегда включало как свободных, так и несвободных домочадцев (см. цв. вклейки 16, 17).

Для многих рабство было временным статусом, что только усложняло картину. Римляне освобождали очень много рабов: эту практику можно объяснить целым рядом циничных практических соображений: например, было намного дешевле отпустить раба, чем содержать его в старости. Однако обычай отпускать рабов на волю стал важным аспектом образа Рима как открытой цивилизации, и до Нового времени не было другой такой разнообразной с этнической точки зрения гражданской нации, что опять же вызывало беспокойство: не слишком ли много римляне освобождали рабов? Разумны ли причины для освобождения? И как все это влияет на концепцию «римскости»?

В большинстве случаев, когда Цицерон упоминает своих рабов не мимоходом, это связано с какими-то неприятностями, и из его писем мы узнаем кое-что о каждодневных конфликтах и противоречиях. В 46 г. до н. э. Цицерон в письме одному из своих друзей, наместнику провинции Иллирия, что на восточном побережье Адриатики, жаловался: его библиотекарь, раб по имени Дионисий, крал книги и, в страхе быть пойманным, смылся. Вышло так, что Дионисий был замечен в Иллирии (не исключено, что недалеко от исторической родины): там он утверждал, что был отпущен Цицероном на свободу. «Дело само по себе малое, но огорчение мое велико»,[69] – писал Цицерон, обращаясь с просьбой к другу позаботиться о возвращении ему беглеца, но, похоже, безрезультатно. Через год он узнал от следующего наместника, что его «беглый раб-чтец» нашел убежище у племени вардеев. Но больше о нем никто не слышал, как бы ни мечтал Цицерон увидеть его ведомым в качестве пленника во время триумфального шествия. Подобная проблема была у Цицерона за несколько лет до этого еще с одним библиотекарем, о чем он сетовал в письме Аттику. Вольноотпущеннику Хрисиппу (имя для настоящего ученого, в честь знаменитого греческого философа III в. до н. э.) было поручено сопровождать 15-летнего сына Цицерона Марка и его двоюродного брата, немногим старше, из Киликии обратно в Рим. В один прекрасный момент отпущенник покинул юношей и исчез. «Умалчиваю о воровстве, – не выдержал Цицерон, – не мирюсь с побегом, который показался мне наибольшим преступлением». У бывших рабов, несмотря на дарованную свободу, были определенные обязательства по отношению к бывшим владельцам. Цицерон решил воспользоваться формальным правом и требовать отмены освобождения с возвращением недостойного отпущенника в рабство. Тщетно: Хрисиппа и след простыл.