Трудно судить, насколько в этих историях точна версия Цицерона. Насколько легко было сбыть украденные книги в Риме? Добывал ли Дионисий себе таким образом средства на побег? Верил ли Цицерон, что книги все еще находились при беглеце (среди вардеев рынок сбыта книг, вероятно, был еще меньше)? Или кража была плодом болезненной подозрительности Цицерона, который так дорожил своей библиотекой? Как бы то ни было, эти истории работают как хороший антидот к «спартаковской модели», изображающей недовольных и сопротивляющихся рабов. Не так много рабов сталкивалось с римской властью, еще меньше – с римскими легионами. Большинство сопротивлялось хозяевам на манер описанной выше парочки: бежали, прятались, а если что, уверяли, что хозяин даровал им свободу: поди проверь. Что касается Цицерона, то в этих историях он предстает человеком, который чувствует себя в окружении домашних рабов как в кольце врагов, хотя в большинстве случаев рабы всего лишь нечисты на руку. Разница между вольноотпущенниками и рабами при этом оказывается не столь велика, вопреки мнению многих современных историков. Не нужно удивляться тому, что при наличие специального латинского обозначения для вольноотпущенника (libertus) во многих случаях освобожденных и неосвобожденных рабов без различия называли рабами (servus).

Заметное исключение в этой картине составляло отношение Цицерона к секретарю Тирону, человеку, которому средневековое воображение приписало изобретение стенографии. О происхождении Тирона ничего не известно, если не считать притянутых за уши подозрений, что таким любимцем Цицерона мог быть только его кровный сын. Пышные празднества ознаменовали его освобождение в 54 или 53 г. до н. э., после чего он получил имя Марка Туллия Тирона. Взаимоотношения всей семьи Цицерона с Тироном часто подавались как «человеческое лицо» римского рабовладения.

Большинство полных любви писем Тирону от членов семьи (его ответы не сохранились) представляют собой дружескую болтовню, часто прерываемую беспокойством о его здоровье. «Твое нездоровье сильно тревожит нас», – писал в привычной для него форме Квинт Цицерон в 49 г. до н. э., которого терзала «…огромная тревога, если [Тирон] дольше с нами будет разлучен». Он настоятельно просил Тирона «решиться… на такую [долгую] дорогу только вполне окрепшим». Радостные поздравления по поводу освобождения Тирона сыпались со всех сторон. Тот же Квинт из Галлии, где он служил с Юлием Цезарем, выражал брату в письме свои впечатления от изменения статуса Тирона: «Ты доставил мне величайшее удовольствие; ты предпочел, чтобы он, не заслуживавший той прежней участи, в своем новом положении был для нас другом, а не рабом. Верь мне, прочитав твое и его письма, я подскочил от радости; благодарю и поздравляю тебя». Тирон и впрямь играл роль приемного сына, вокруг которого эта не очень дружная семья могла счастливо объединиться. При всем при том двойственность отношения к нему сохранялась еще долго, и его статус невольника никогда не был до конца забыт. Спустя много лет после освобождения Квинт жаловался в письме Тирону, что опять нет от него писем и за это «я тебя побил и побранил хотя бы мысленно». Что это? Безвредное подтрунивание? Дурная шутка? Или ясный намек на то, что в воображении Квинта Тирон навсегда остался тем, кого можно побить?

Тирон пережил своего хозяина. Цицерон, как мы увидим дальше, встретил свой ужасный конец в декабре 43 г. до н. э., равно как и его брат Квинт. Тирон прожил, как считается, до 4 г. до н. э., до 99 лет. Он потратил остаток лет на культивирование и лакирование посмертной славы Цицерона, помогая редактировать письма и речи, составляя биографию, которая, хотя и не сохранилась, послужила источником для последующих римских историков. Он даже издал большой сборник шуток Цицерона. Один из поклонников Цицерона позже отметил, что репутация его как острослова была бы выше, будь Тирон немного более разборчив в выборе материала.

Тирон дожил до утверждения единовластного режима императоров. Республика превратилась в туманное прошлое. Этому новому режиму посвящены последние четыре главы «SPQR», которые охватывают период чуть больше 250 лет: от убийства Цезаря в 44 г. до н. э. до начала III в., или, конкретнее, до 212 г., когда император Каракалла даровал римское гражданство каждому свободному жителю империи. Эта история сильно отличается от той 700-летней истории, что мы рассматривали до сих пор.

История Рима этого позднего периода в некотором смысле ближе нам, чем все, что происходило ранее. Именно в этот период появились те знаменитые памятники архитектуры, которые до сих пор возвышаются в Риме: от Колизея, возведенного для народной потехи в 70-х гг. н. э., до Пантеона («храма всех богов»), построенного пятьюдесятью годами позже императором Адрианом, этого единственного древнего храма, в который можно зайти сегодня и застать его почти в первозданном виде, сохранившегося благодаря превращению в христианский храм без глобальной перестройки. И видимая теперь надземная часть римского Форума – центра древнего города, где происходили великие политические сражения римской Республики, – была создана при императорах, а не в эпоху Гракхов, или Суллы, или Цицерона.

В целом о первых двух столетиях новой эры известно гораздо больше, чем о предыдущих, хотя и не появилось никого равного Цицерону, о ком бы мы знали столько живых деталей. Сохранился огромный объем прозы, поэзии и исторических трудов, в нашем распоряжении имеются биографии отдельных императоров, полные выдуманных историй и сплетен; циничная сатира Ювенала и других, высмеивавшая предубеждения римлян; оригинальные, богатые на выдумку романы, прежде всего «Сатирикон» Гая Петрония Арбитра, бывшего другом, а затем жертвой императора Нерона. По этому сюжету 2000 лет спустя Федерико Феллини снял одноименный фильм. Это веселая и непристойная книга о скитаниях трех бездельников по Южной Италии, запечатлевшая оргии, дешевые постоялые дворы с кроватями, где обитают клопы, и замечательный, доведенный до абсурда образ разбогатевшего грубого вольноотпущенника Трималхиона, который чуть было не дал название другому, более позднему, но тоже классическому роману: рабочее название «Великого Гэтсби» Фрэнсиса Скотта Фицджеральда – «Трималхион из Уэст-Эгга».

Коренные перемены были запечатлены, прежде всего, в надписях на камнях. Мы уже проанализировали некоторые более древние образцы, будь то надгробие Сципиона Барбата или полупонятная надпись со словом «царь» (rex), откопанная на Форуме. Однако все эти надежные свидетельства древних времен были крайне скудны. По причинам, до сих пор невыясненным, в I в. н. э. произошло взрывообразное увеличение количества сообщений, запечатленных в камне и бронзе. Сохранились тысячи и тысячи эпитафий из всех уголков империи, рассказывающие о судьбах относительно простых людей, во всяком случае тех, кто мог себе позволить увековечить память о себе, хотя бы самую скромную. Чаще всего в них отражалась только профессия усопшего («продавец жемчуга», «рыботорговец», «повитуха» или «пекарь»), но иногда и целые истории жизни. Одна словоохотливая надпись повествует о женщине с белой кожей, красивыми глазами и маленькими сосками, которая была связующим звеном брака втроем, разрушившегося после ее смерти. Тысячи кратких биографий выдающихся граждан вырезаны на постаментах их статуй, разбросанных по всему римскому миру. Письма от императоров или декреты сената горделиво выставлены в разных уголках империи. Если перед исследователями раннего Рима стояла задача втиснуть в канву истории все имевшиеся свидетельства, радуясь любому количеству информации, то к I в. н. э. проблема заключалась в выборе наиболее содержательных источников.