– Лишь маленький мальчик-разносчик, – загадочно проговорил он, – лишь маленький мальчик-разносчик останется жить.

– Зачем вы рассказывали мне о своих снах и о том, что вы намерены делать с какой-то девочкой?

– Потому, проклятый уродец, что я должен предъявить тебе ультиматум. И хочу показать, насколько серьезно обстоят дела и насколько я опасен. Ты должен понять, что мне больше нечего терять и я с наслаждением вырву твои кишки, если до этого дойдет. Другие тебя не тронут…

– Из-за того, кем была моя мать?

– Ах ты уже и это знаешь?

– Я лишь не знаю, что это означает. Кем же была моя мать на самом деле?

Вместо ответа на мой вопрос Стивенсон проговорил:

– Другие не тронут тебя и не хотят, чтобы тебя трогал я. Но если придется, я это сделаю. Только попробуй и дальше совать нос не в свои дела, и я раскрою тебе череп, вытащу из него твои никчемные мозги и брошу их в залив на корм рыбам. Или, думаешь, не смогу?

– Сможете, – искренне ответил я.

– Учитывая, что ты у нас – великий писатель, возможно, тебе и удастся сделать так, что тебя выслушают несколько газетных придурков. Так вот знай: если ты сделаешь хотя бы один звонок журналистам, я первым делом наложу лапу на твою сучку диск-жокея. Наизнанку ее выверну, и не один раз.

Когда он упомянул Сашу, во мне вскипело бешенство, но вместе с тем я был до такой степени напуган его словами, что промолчал.

Теперь я понял, что Рузвельт Фрост действительно не угрожал, а всего лишь советовал мне. Вот сейчас я услышал настоящую угрозу, и именно об этом предупреждал меня Рузвельт, утверждавший, что говорит от имени кошки.

Бледность исчезла с лица Стивенсона, и теперь его лицо заливала краска, словно в тот момент, когда он решил капитулировать перед своими безумными желаниями, в холодных пустотах его души, о которых он упоминал, вспыхнул сатанинский огонь.

Полицейский протянул руку к приборной доске и выключил обогреватель.

Сомнений не оставалось: прежде чем наступит следующий рассвет, он на самом деле замучит какую-нибудь маленькую девочку.

Я осмеливался задавать вопросы только потому, что к этому времени успел переместиться на сиденье достаточно для того, чтобы невидимый для шерифа ствол моего пистолета был направлен прямехонько ему в грудь.

– Где тело моего отца?

– В Форт-Уиверне. Там должны произвести вскрытие.

– Зачем?

– Тебе это знать необязательно. Но для того, чтобы положить конец твоему глупому маленькому крестовому походу за правдой, могу сказать тебе одну вещь: его убил действительно рак. Своего рода рак. Тебе больше ни к чему расспрашивать других людей, как ты пытался это делать с Анджелой Ферриман.

– Почему я должен вам верить?

– Потому что для меня было бы гораздо проще тебя убить, чем отвечать на твои вопросы. Так что с какой стати мне врать?

– Что происходит в Мунлайт-Бей?

Лицо полицейского исказила ухмылка, подобную которой можно увидеть разве что в стенах сумасшедшего дома. Он выпрямился на сиденье и даже как-то раздулся, словно мысль о грядущей катастрофе доставляла ему неизъяснимое наслаждение.

– Весь город встал на волну и полным ходом катится прямиком в преисподнюю. Потрясающий будет полет!

– Это не ответ.

– Хватит с тебя и такого.

– Кто убил мою мать?

– Это был несчастный случай.

– Я тоже так думал до сегодняшнего вечера.

Его мерзкая ухмылка – тонкая, словно сделанная бритвой – расширилась и теперь напоминала большую резаную рану.

– Ну что ж, расскажу тебе еще кое-что, коли тебе так приспичило. Твою мать действительно убили, как ты и подозревал.

Мое сердце превратилось в тяжелый булыжник.

– Кто ее убил?

– Она сама. Она сама убила себя. Самоубийство.

Она разогнала свой «Сатурн» до ста миль в час и въехала прямиком в опору моста. Машина была совершенно исправна, педаль акселератора не заклинило. Эту «легенду» мы состряпали для прикрытия.

– Вы – лживый сукин сын.

Медленно-медленно Стивенсон облизал губы, словно для того, чтобы его улыбочка выглядела более привлекательной.

– Я не лгу, Сноу. И знаешь, если бы два года назад я мог хотя бы предположить, что со мной произойдет и как все обернется, я бы собственными руками и с огромной радостью убил твою старуху. Убил бы ее за то, какую роль она сыграла во всем этом. Я бы отвез ее куда-нибудь подальше, вырезал сердце из ее груди, насыпал бы в дырку соли, привязал, как ведьму, к столбу и сжег дотла – все, что угодно, лишь бы убедиться в том, что она мертва. Потому что чем отличается сделанное ею от проклятия, наложенного ведьмой? Какая разница, наука или колдовство, когда результат один и тот же! Но тогда я еще не подозревал о том, что на нас надвигается, а она уже знала и поэтому решила избавить меня от хлопот и по собственной воле врезалась на полном ходу в бетонный столб метровой толщины.

К моему горлу подбиралась маслянистая тошнота, поскольку, слушая Стивенсона, я чувствовал, что каждое его слово – правда. Я понимал всего лишь маленькую часть из того, что он говорил, но и это было для меня чересчур.

– Тебе некому мстить, уродец, – проговорил полицейский. – Твоих стариков никто не убивал. На самом деле выходит так, что это сотворила именно твоя мамаша – и с собой, и с папочкой.

Я закрыл глаза. Мне было невыносимо видеть его.

И не только из-за того, что, говоря о смерти моей матери, Стивенсон получал явное удовольствие, но и потому, что он явно считал – какая разница, по какой причине! – ее гибель справедливой.

– А теперь я хочу, чтобы ты заполз обратно под свой камень и сидел там до конца жизни, не высовывая носа наружу. Мы не допустим, чтобы ты разболтал всем на свете о том, что здесь происходит. Если об этом узнают другие, если слух дойдет до кого-то еще, помимо нас и тех, кто находится в Форт-Уиверне, чужаки объявят весь наш округ на карантине. Они все здесь выжгут, убьют всех нас до последнего, сровняют с землей все здания, отравят всех птиц, койотов и домашних кошек, а потом – в лучшем случае – сбросят на то, что останется, несколько атомных бомб. И все это будет впустую, поскольку зараза давно распространилась за пределы здешних мест и дошла уже до противоположного конца континента, а то и дальше. Мы – самые первые, поэтому ее воздействие на нас более очевидно, и распространяется она здесь быстрее, но теперь она пойдет дальше и без нашего участия. Поэтому ни один из нас не хочет умирать только для того, чтобы вонючие политики могли отчитаться в том, что не сидели сложа руки.

Открыв глаза, я увидел, что Стивенсон поднял пистолет и теперь его дуло смотрит на меня. От моего лица его отделяло не более полуметра. Теперь мое единственное преимущество состояло в том, что противник не подозревал, что я тоже вооружен, однако оно могло сыграть в мою пользу лишь в том случае, если бы мне первым удалось нажать на спусковой крючок.