Теперь я не понимал вообще ничего из того, что говорил Стивенсон, но вряд ли он согласился бы растолковать мне смысл своих слов. Стараясь выглядеть серьезным, я как можно более дружелюбно ответил:

– Да, сэр, мне знакомо такое чувство.

Его брови и щеки были влажными, но не из-за тумана. Они блестели от липкого пота. Лицо полицейского было таким неестественно бледным, что мне казалось, будто хлопья сырости выходят прямо из его тела, клубясь, поднимаются от его холодной кожи, как если бы он сам порождал туман и был его повелителем.

– Хуже всего бывает по ночам, – признался он.

– Да, сэр.

– Это может случиться в любое время суток, но по ночам хуже всего. – Его лицо искривила гримаса, которая могла означать что угодно, в том числе и отвращение. – Что это за проклятая собака? – спросил он.

Его ладонь на рукоятке пистолета напряглась, и мне даже показалось, что палец шерифа лег на спусковой крючок.

Орсон оскалил зубы, но не пошевелился и не издал ни звука.

– Он – просто метис Лабрадора, – быстро ответил я. – Хороший пес, даже кошек не обижает.

Без всякой видимой причины Стивенсоном овладел гнев.

– Просто метис Лабрадора? – со злобной издевкой переспросил полицейский. – Черта с два! «Просто» теперь ничего не бывает. По крайней мере здесь. И сейчас. И никогда больше не будет.

В голову мне пришла мысль сунуть руку в тот карман, где находился «глок». Велосипед я держал за руль левой рукой, правая была свободна, а пистолет лежал как раз справа.

Однако, несмотря на кажущуюся рассеянность, Стивенсон все еще оставался полицейским и на любое угрожающее движение с моей стороны ответил бы со смертоносной реакцией истинного профессионала.

Я не очень-то поверил в утверждение Рузвельта о том, что эти люди меня почитают. Даже если я позволю велосипеду упасть, чтобы отвлечь внимание Стивенсона, он все равно сумеет изрешетить меня раньше, чем я успею вытащить «глок» из кармана.

Кроме того, я не собирался использовать оружие против шерифа, если только тот не оставит мне выбора.

Пристрели я шефа полиции, это означало бы конец моей жизни, светопреставление.

Внезапно Стивенсон поднял голову и, оторвав взгляд от Орсона, посмотрел куда-то в сторону. Он сделал глубокий вдох, потом еще несколько – быстро, словно гончая, которая старается уловить в воздухе запах дичи.

– Что это такое? – спросил он.

Видимо, нюх у него был гораздо острее, чем у меня, поскольку я только что почувствовал легкий намек на зловоние, который донес до нас ветерок со стороны главного причала, – тот самый запах от гниющей под пирсом морской твари.

Стивенсон с самого начала вел себя настолько странно, что по моей коже то и дело начинали бегать здоровенные мурашки, но сейчас его поведение стало еще более необъяснимым. Он напрягся, распрямил грудь, вытянул шею и поднял лицо навстречу ветру, будто смакуя отвратительный запах. Глаза на его бледном лице горели, и, когда Стивенсон заговорил, в голосе его прозвучала не обычная пытливость полицейского, а некое вожделение, нервное любопытство, показавшееся мне противоестественным.

– Что это такое? Ты чувствуешь? Что-то мертвое, да?

– Что-то гниет под пирсом, – подтвердил я. – Наверное, какая-нибудь рыба.

– Что-то мертвое. Мертвое, и оно разлагается. Что-то такое… В этом что-то есть, правда? – Казалось, что Стивенсон вот-вот облизнет губы. – Да-да. Что-то в этом есть…

То ли шериф сам услышал прозвучавшие в его голосе необычные скрипучие нотки, то ли заметил мое удивление в связи с его необычным поведением, но он вдруг кинул в мою сторону тревожный взгляд и с заметным усилием взял себя в руки. Это была настоящая внутренняя борьба. Стивенсону стоило большого труда выбраться из водоворота охвативших его эмоций.

Наконец шериф обрел свой прежний голос или по крайней мере его подобие и сказал:

– Мне нужно поговорить с тобой, Сноу. Расставить кое-какие точки над «i». Сегодня же. Сейчас. Пойдем со мной.

– Куда?

– Моя патрульная машина стоит у ворот.

– Но мой велосипед…

– Я не собираюсь тебя арестовывать. Просто поболтаем немного. Хочу, чтобы мы с тобой поняли друг друга.

Вот уж чего мне не хотелось, так это оказаться в одной машине с шефом полиции Стивенсоном. Однако, если бы я отказался последовать за ним, он мог бы сделать приглашение более формальным, попросту нацепив на меня наручники. А если бы я попытался сопротивляться аресту, вскочил на свой велосипед и задал стрекача, растворившись в тумане, далеко бы я сумел уехать? Через несколько часов рассвет, и я не успел бы добраться даже до соседнего города, располагавшегося дальше вдоль пустынной линии океанского побережья. Даже если бы у меня хватало времени, болезнь ограничивала доступный мне мир границами Мунлайт-Бей, где я могу вернуться домой до рассвета или добраться до кого-нибудь из моих друзей, чтобы вовремя укрыться от солнца.

– Ух, какое у меня настроение! – повторил Льюис Стивенсон, цедя слова сквозь плотно сжатые зубы. Голос его снова звучал жестко. – Ах, что за настроение!

Ну так как, ты идешь со мной, сынок?

– Да, сэр. Конечно. С удовольствием.

Стивенсон махнул пистолетом, предлагая нам с Орсоном идти первыми.

Я покатил велосипед к концу пирса. Мне было жутко ощущать позади себя присутствие этого человека с пистолетом в руке. И мне не нужно было обладать талантом общения с животными, чтобы понять: Орсон нервничает не меньше моего.

Доски причала закончились и перешли в цементную пешеходную дорожку, по обе стороны которой были разбиты клумбы, засеянные ледяником. Его цветы широко распахиваются днем и закрываются на ночь.

В тусклом свете было видно, как через дорожку ползут улитки, поблескивая своими крохотными антеннами и оставляя за собой серебристые полоски слизи. Некоторые появлялись из левой клумбы и пытались пересечь дорожку, чтобы оказаться в точно такой же клумбе с правой стороны, другие сосредоточенно ползли в противоположном направлении. Казалось, что эти крохотные существа переняли от людей их непоседливость и вечную неудовлетворенность жизнью.

Я принялся вилять передним колесом велосипеда, чтобы не наехать на нерасторопных «пешеходов». Орсон, обнюхивая улиток на ходу, тоже аккуратно переступал через них.

А позади нас раздавались хруст раковин и хлюпающие звуки, когда тяжелые ботинки полицейского давили улиток. Стивенсон наступал не только на моллюсков, которые оказывались на его пути, но не ленился сделать несколько шагов в ту или иную сторону, чтобы дотянуться ногой до улиток, ползущих по бокам дорожки. На некоторых он просто наступал, на других обрушивал ногу с такой яростной силой, что его подошва ударялась об асфальт со звуком кувалды.