Эта горная дорога знакома ей так, словно она сама там побывала. Она видит ее так же ясно, как слепой Тони видел дерево, в которое стрелял. Полянка, манекены, трейлер у поворота дороги. И как Тони спотыкается о громоздкое тело Рэя. Но вокруг таких мест все выжжено кислотой, страницы крошатся.

Есть ощущение, что не все концы сошлись, но вспомнить ей трудно. Ей интересно, что произошло вне сюжета. Там, в лесном домике, — какую сказку Бобби в итоге рассказал своим людям? Купились они или нет? Сыграет ли это какую-то роль? Луиза Джермейн, оставленная и забытая, — да и к лучшему.

Дом в Мэне с верандой и оконными переплетами в квадратик похож на ее дом, где Эдвард бывал в пятнадцать лет и потом — когда они поженились. Квадратики эти. Сьюзен видит, как Тони смотрит на него в своей условной архетипической слепоте. Она чувствует вокруг этого смыслы, которых не видит. Она думает: есть ли эти смыслы на самом деле или она их вообразила и когда она это поймет, если поймет вообще.

Она хочет разговора, она не хочет разговора. Что она может сказать? Ей стыдно говорить Эдварду, до какой степени слепой она себя чувствует. Если б читатели могли просто поаплодировать, а писатели — поклониться! Это она может. Она может поаплодировать, может честно сказать Эдварду, что книга ей понравилась, и это большое облегчение. Отложить критику. Она хорошо провела время и пожалела, когда книга кончилась. Это его порадует. Друзьям посоветуешь? Смотря кому. Арнольду посоветуешь? Конечно. Ему полезно.

Тайный страх, засевший где-то у нее в голове, от которого она прячется, — ее личная забота. Книга тут ни при чем.

Арнольд скоро прибудет, а потом — Эдвард. Сьюзен Морроу напряжена так, что перехватывает дыхание. Она чувствует их презрение друг к другу, словно оно направлено на нее. Арнольд считает Эдварда неудачником, всегда считал. Когда они в последний раз встретились, несколько лет назад, случайно, на спектакле в Чикаго, Арнольд поставил Эдварду выпить. Он хлопнул его по спине, поговорил о культурных ценностях и счел его тюфяком. Эдвард пропустил мимо ушей Арнольдовы выпады против непонятности в искусстве, уклонился от разговора об искусстве современном, сменил тему на бейсбол и счел его простоватым.

Она делает дневные дела: детей к зубному, продукты, вечером собирается встречать Арнольда в О’Хара. Страшась того, что Арнольд может с собой привезти, неких ужасов, она обращает мысли к Эдварду, который приедет завтра. К критике, которой он от нее ждет, к вопросам, которые он рассчитывает от нее услышать, ею отложенным.

Она бы с удовольствием оставила книгу лежать там, где она оказалась накануне вечером, чтобы та свободно орудовала в подвалах ее сознания, но для Эдварда она составит мнение, — что ей понравилось, а что нет. Определения. Вопросы, которые подгонят прочитанное под приблизительные ответы. На Эдвардов вопрос, чего недостает его книге, ответ ее будет лукав.

Вечером она встречает Арнольда в О’Хара и старается ему радоваться. Целует его, берет под руку — Арнольд-Медведь, со своей седеющей бородой и кустистыми бровями, вечно потерянный в общественных местах, беспокоящийся за багаж, занятый своими мыслями. Озабоченный. Чем — Сьюзен не знает. Он не говорит. Она ждет его нежеланного подарка и удерживается от неотложных вопросов, которые сводят ее с ума.

Она везет его домой по загруженной дороге. Как ни в чем не бывало, он говорит о встречах, о людях, с которыми общался, о лекциях, которые слушал. Описывает собеседование в Институте кардиологии. Вики, такая для него честь, жаль, мать не дожила. В течение недели он ждет приглашения. Она вспоминает его обещание обсудить все с нею, прежде чем что-нибудь решать, но он, кажется, думает, что они уже все обсудили. Если она ему напомнит, он скажет, что думал, будто все улажено. Она боится других новостей, которые это напоминание может за собой повлечь.

Вместо этого она заговаривает о скором приезде Эдварда. По пути она описывает Эдвардову книгу, но не знает, слушает Арнольд или нет. Она говорит в ветер, задувающий в окна машины, он ничего не отвечает. Она рассказывает о своих планах пригласить Эдварда на ужин. Завтра вечером. Так как Арнольд не слышит и этого, она повторяет. Ох, извини, говорит он. Придется без меня, у меня завтра вечером работа.

Этой ночью у Сьюзен Морроу секс. Со своим Арнольдом, на свой с ним лад, с их двадцатипятилетним стажем. Она этого не ожидала — он устал, она издергалась, и душа у нее не на месте. Чувство обиды, жалости к себе, она стольким пожертвовала. Его пренебрежительное отношение к тому, что приключается с ней, — например, к книге Эдварда, столь же для нее важной, сколь важны для Арнольда его нью-йоркские приключения. Его полнейшее безразличие. Так что она не ожидает этого и уже почти соскальзывает в люк и засыпает, когда он интимно и по-хозяйски кладет на нее медвежью лапу и насильно возвращает ее.

Возвращает в старый мир ночных тел, где царят ее соски, горло, бедра и живот, а также его потные бока, волосатые ноги, подмышки и борода. Тут же их соединенные языки, и, в какой-то момент — его уязвимая толстая сарделька, проникнувшая в темные чувствительные места под ее лобковой костью. Она забывает все обиды, с облегчением заскулив и тем утвердив свой курс на то, чтобы быть верной и честной, в Чикаго ли, в Вашингтоне ли, и все остальное исчезает, включая Эдварда и Мэрилин Линвуд. Или не исчезает. Она думает о них, пока Арнольд над ней ходит ходуном, гадает, как бы они друг другу понравились. Потом он (кто? Арнольд, разумеется) кладет ей голову на плечу и стонет: прости меня, ох, прости меня. Ну-ну, говорит она, по-матерински, треплет его по затылку, не смея подумать, за что он хочет прощения.

На следующий день она ждет Эдварда. В его открытке говорилось, что он остановится в «Мариотте», но их встреча спланирована не была. Она ждет, что он позвонит, и тогда она пригласит его на ужин. Возбужденная и нервная, Сьюзен ждет все утро и часть дня. Между тем дневной свет отнимает у ночи с Арнольдом ее сияние. Как обычно и бывает. Ее раздражает, что он ни во что не ставит Эдварда. Уже двадцать пять лет считается аксиомой, что Эдвард никто. Она хочет, чтобы Арнольд прочел его книгу. Хочет так, словно сама ее написала. Мысль идет дальше: увлечь Арнольда книгой, заставить и его пройти с Тони через лес, пусть тоже переживет ужасную утрату и невыносимое открытие, попав во власть воображения Эдварда на три дня или сколько там понадобится.

Но Арнольд бы сказал: этот твой Тони Гастингс в этой Эдвардовой книге, Тони Гастингс твой — тряпка. Так Арнольд выражается, так бы он его определил. Он скажет: я понимаю, каково ему пришлось, но что же с этим человеком такое, что он не может ни защитить свою семью, ни совладать с Рэем, даже когда у него в руке пистолет? Только такого героя твой Эдвард и мог выдумать.

Это ее злит, хотя она сама все это сочиняет и вкладывает в уста Арнольду. Она не верит в его мотивы, ею же выдуманные, говорит: вот ты никогда не отдал бы меня Рэевым бандитам, правда, Арнольд? С тобою ничего такого не могло бы случиться, потому что ты бы этого не допустил. В этом ты меня хочешь убедить, мой герой? Она видит, что глумление над Тони как над мужчиной призвано заверить и упрочить его собственную мужественность, хотя остававшиеся у нее с ночи впечатления о его мужественности увяли, потерялись в воспоминаниях о том, как она гладит его по голове и приговаривает: ну-ну.