И вот сейчас, стоя перед зеркалом в своем тесноватом ванном закутке и в который раз медленными круговыми движениями проводя электробритвой по уже донельзя отполированной коже щек и подбородка, он снова и снова прогонял в голове всю имеющуюся в его распоряжении информацию и моделировал различные варианты возможного дальнейшего развития событий. Надо заметить, что на его внутреннее состояние и общее восприятие всей этой неоднозначной ситуации существенно влияло еще одно обстоятельство, о котором он посчитал нецелесообразным ставить в известность своего «помощника». Дело в том, что у него вчера, во время его редких перемещений по судну, в основном в ресторан и обратно в каюту, возникло ощущение того, что за ним если не следят, то, во всяком случае, кто-то очень внимательно наблюдает. Вполне возможно, это было ложное ощущение, какое, бывает, возникает иногда у разведчика в ситуации, когда он слишком сосредоточенно и напряженно фокусирует свое внимание на решении какой-то задачи, попав в новую непривычную для него обстановку и среду. В других условиях он, конечно, попытался бы, для того чтобы проверить обоснованность своих ощущений, хотя бы просто в целях самоуспокоения, пошлявшись по корабельным закоулкам, совершить пару-тройку легких проверочных зигзагов. Но вчера, следуя намеченной линии поведения, он не мог себе позволить свободно фланировать по лайнеру, чтобы не попасться на глаза объекту своего интереса, и поэтому неразвеянное до сих пор тревожное ощущение усиливало сейчас его собранность и, как это ни странно, почему-то придавало ему уверенность в том, что избранная тактика в самом скором времени должна принести свои, пусть, может быть, и не такие уж весомые, но все-таки какие-то плоды.

Бросив последний взгляд в зеркало, Иванов выключил бритву, взял с прозрачной стеклянной полочки вытянутый ромбовидный флакон с надписью «Tribute», наполненный свежо и приятно пахнущей жидкостью цвета морской волны, и, брызнув из пульверизатора на ладони, тут же приложил их к своим гладковыбритым щекам.

* * *

Через пятнадцать минут молодой симпатичный мужчина в элегантном светло-фисташковом однобортном костюме и черной рубашке, источая по пути изысканный смешанный аромат цитрусовых и фруктовых плодов, муската, шалфея и сандалового дерева, зашел в бар «Кристалл», со стороны театрально-концертного зала, и неторопливо двинулся прямо по направлению к стеклянной двери, ведущей внутрь ресторана «Мавритания». Помещение бара практически пустовало. Было время ужина, и только около полутора десятка посетителей, желающих принять перед ним, для аппетита, какой-нибудь аперитив, по одному или по двое сидели то здесь, то там за аккуратными квадратными столиками.

Почти прямо по ходу движения Иванова, только немного левее, расположилась барная стойка, конструктивно выполненная в форме ровного полукруга, упирающегося в стенку, за которой находилось подсобное помещение, общее для бара и соседствующего с ним ресторана. Расставленные по периметру стойки высокие вращающиеся круглые сиденья-табуретки были тоже пусты за исключением третьего (если считать с правой оконечности стойки), на котором сидела дама в длинном вечернем платье светло-бирюзового цвета, с открытыми плечами и с глубоким, доходящим почти до талии, вырезом на спине. Медно-рыжие волосы дамы были очень аккуратно и искусно уложены в объемную пышную прическу. По всей видимости, она совсем недавно вышла из Штайнеровской парикмахерской, расположенной на первой палубе, рядом с одноименным салоном красоты.

Дама, царственно выгнув свой стан и лениво гоняя соломинкой кубики льда в уже больше чем на половину опустошенном длинном бокале, сидела прямо перед стойкой и соответственно почти в полный профиль по отношению к медленно, но неуклонно приближающемуся к ней мужчине в фисташковом костюме. Собственно говоря, мужчина приближался не к ней, а к входной стеклянной двери в ресторан – по строгому геодезическому расчету, барная стойка, как и сидящая за ней дама, должны были остаться слева, где-то метрах в пяти от основного азимута его движения. К тому же дама, по всем видимым признакам, была полностью погружена в свой внутренний мир и не обращала никакого внимания на мир внешний, в том числе и на все происходящие в нем перемещения тел в пространстве, в связи с чем Иванов имел полное моральное право и основание безостановочно проследовать прямо по намеченному курсу. Тем не менее он почему-то был абсолютно уверен в том, что кажущаяся внешняя отстраненность дамы от окружающей ее объективной действительности – не более чем фикция, и что она, наоборот, очень четко и своевременно фиксирует все изменения обстановки в близлежащем пространстве, в том числе появление в нем всех новых персонажей (продолжая соблюдать при этом внешнее безразличие и спокойствие), точно так же, как он был убежден и в том, что ее материализация в этом месте и в это время тоже носит явно не случайный характер.

Исходя из вышесказанных соображений, Иванов, внешне не демонстрируя никаких признаков имеющегося у него намерения изменить предначертанный маршрут движения, прошел по нему до той точки, в которой он оказался четко за спиной у сидящей за барной стойкой дамы, затем круто, но плавно повернулся на девяносто градусов и мягким кошачьим шагом приблизился к аппетитной округлости бедер, обернутых переливающейся бирюзовой тканью, которая затем, идя вверх, изящной синусоидой делала абрис контуров спины, покрытой на этот раз уже только безупречно ровным золотистым загаром. Надо заметить, что Олег находился сейчас не просто в отличном настроении, он испытывал состояние того удовлетворения, вдохновения и подъема, которое так хорошо знакомо каждому, кто хоть раз, сумев успешно смоделировать ситуацию, побуждающую людей осуществить те или иные ожидаемые от них поступки, хоть ненадолго смог ощутить себя в роли, пусть и очень маленького, но все же, некоторым образом, демиурга.

– Добрый вечер, – произнес он бархатным, чуть вкрадчивым голосом из-за левого плеча сидящей возле барной стойки дамы.

Дама, выждав необходимую и достаточную, по ее мнению, паузу, нехотя, вполоборота, повернулась вместе с вращающейся частью расположенной под ней круглой табуретки и, вопросительно вскинув брови, посмотрела на автора обращенного к ней приветствия.

– А, это тот самый молодой человек, которого я не так давно, сгоряча, приняла за настоящего джентльмена.

– В чем вы сейчас, похоже, жестоко раскаиваетесь, – с улыбкой предположил молодой человек и добавил, кивнув на соседнее с дамой пустующее место: – Вы позволите?

Дама сделала запястьем небрежный приглашающий жест:

– Ну, насчет того, что жестоко, это, конечно, сказано слишком сильно, но... имейте в виду, вы меня разочаровали.

– Чем же? – с искренним удивлением спросил уже опустившийся на крутящуюся табуретку молодой человек.

– Оригинально, он еще спрашивает. Вспомните свое обещание.

– Вспомнил. И что?

– Как это что. Зачем вы тогда, интересно, его давали?

– Ну как. Разве может что-то увлечь женщину больше, чем даваемые ей обещания.

– Ну... как бы предполагается, что эти обещания потом надо все-таки выполнять.

– Кто это вам сказал? Выполняют обязательства. Обещания просто ... обещают.