«5. Запрещается создание и деятельность общественных объединений, цели или действия которых направлены на… нарушение целостности Российской Федерации…»

Россия – самостоятельная цивилизация, которой не нужно прикрываться зонтиком панъевропеизма или евроатлантизма. Ученые, публицисты могут позволить себе самые курьезные суждения о России и о русских, но политикам публичные высказывания в духе «западничества» должны быть настрого, законом, запрещены.

Столь же часто можно прочитать или услышать суждения политиков: «Россия – православное государство» и т. д. Почему не «исламское», не «буддистское», не «иудейское», не «неоязыческое», или не «атеистическое»? Ведь это тоже уголовное преступление, поскольку статья 14 Конституции РФ гласит:

«1. Российская Федерация – светское государство. Никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной.

2. Религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом».

И вдруг кто-то самочинно записывает всех россиян в православные или в иудеи. На каком основании?

Другая беда, какую несет с собой западничество, – это обезьянничание, некритический перенос на русскую (и вообще на российскую) почву всего, что можно перенять на Западе – идеологии, политических концепций, моды и пр. Нынешняя российская Конституция, самые популярные телевизионные проекты, культ личного успеха и обогащения – все это взято с Запада. Представители одареннейшего народа, как только становятся «западниками», тут же теряют весь свой дар и превращаются в бесталанных подражателей. И, поскольку они оказываются у власти, начинают душить все оригинальное, что возникает на нашей Родине.

Откровенное «западничество» российских государственных деятелей в 90-е годы, можно сказать, было почти общепринятым. В 2000-е годы оно встречалось реже. А сегодня «западникам» в России вновь открыта зеленая улица. И все потому, что в 2000-е оно, это «западничество» во всех трех его видах, не было опровергнуто, а лишь несколько затушевано. Но оно делает создание единой российской нации невозможным.

Что же делать с такой элитой? Профессор Сергей Кара-Мурза сетует: Все были замараны, и на всех есть компромат. И он советует верховной власти честно сказать народу примерно следующее: «Да, мы все замараны, против каждого из нас есть компромат. Вместе с тем только мы имеем сейчас возможность начать процесс очищения, и, когда нас будут судить за прошлые грехи, учтите, что вызов паразитам, высасывающим соки из страны, первыми бросили именно мы». И людям, начавшим борьбу, в итоге простили бы многие их прегрешения и ошибки[35].

В последние годы некоторые наши «элитарии» были за границей арестованы, России пришлось вызволять их из тюрьмы. Как пишет журналист Владимир Винников, «выяснилось, что с ними будут разговаривать тоном, отличным от приказа и окрика, только до тех пор, пока за их спиной стоит суверенная Россия… никакого безоблачного «сырьевого настоящего» у них уже нет»[36]. Но, кажется, и это никого из «элитариев» не образумило. Да, остается только смести их.

ЧЕЛОВЕК – ЦАРЬ ИЛИ РАБ, или ЕЩЕ ОДИН ПОВОД ДЛЯ ОПТИМИЗМА

Ни власть, ни лидеры политических партий, претендующих на руководство страной в это непростое для нее время, даже не пытались ответить на вопрос: «Что день грядущий нам готовит?». А ведь эпоха, в которой мы, как нам представляется, живем, кончилась. И если продолжать жить ее представлениями, которые господствуют в умах современной политической элиты, то наша страна только лет через пятьдесят достигнет доперестроечного уровня, иначе говоря, обречена на роль колонии. Понятно, почему со всех сторон мы только и слышим об угрозе распада России, перехода ее осколков под контроль НАТО и другие подобные страшилки. В действительности наше будущее отнюдь не такое страшное, а при некоторых условиях может оказаться и завидным.

Стоит напомнить несколько мыслей не модного сейчас Карла Маркса. Практически на всей планете существуют классовое общество и эксплуатация человека человеком; история движется в силу назревания и разрешения противоречий между производительными силами и производственными отношениями; класс, прогрессивный на одном историческом этапе, становится реакционным на другом. Вот и поразмыслим, что же произошло с обществом, с производительными силами и производственными отношениями и, наконец, с классами в течение ушедшего в небытие XX века?

Многие помнят: в СССР ведущей силой общества считался рабочий класс. О гегемонии пролетариата трубили идеологи, на эту идею работало искусство. И в фильмах, например, о рабочих, берущих власть в ходе Октябрьской революции и отстаивающих ее в гражданской войне, все было достаточно убедительно (вспомним хотя бы трилогию о Максиме). А вот уже с начала 50-х годов кино о пролетарских доблестях (вроде хроники жизни рабочей династии Журбиных) становится тягуче-скучным: искусство в плену идеологии способно лишь на неестественные творения.

Но почему этот перелом произошел именно в начале 50-х? Потому что именно тогда началась современная научно-техническая революция, и хотя по-прежнему было важно, сколько та или иная страна выплавляет чугуна и стали, ее место в мире все более стало зависеть от развития науки и наукоемких технологий. А значит, уже не рабочий класс становился гегемоном, а научно-техническая интеллигенция. Рабочий класс, как и вообще индустриальная эпоха, оказались как бы ступенями ракеты: отработали свое при ее запуске – и все, их историческая миссия на этом закончилась, и обижаться тут не на кого. Труд сталевара, шофера и уборщицы по-прежнему необходим, всякий нужный обществу труд почетен, но есть занятия, так сказать, рядовые, а есть престижные, устремленные в будущее, и с этим ничего не поделаешь, так устроена и так распорядилась жизнь. Ведь и в ту пору, когда воспевали труд рабочего, никто не ставил фильмов о работниках Госплана, а без этих плановиков и выплавленная сталь, и собранные автомобили могли оказаться не нужными потребителям. Да уважающий себя труженик и не горит желанием непременно оказаться в центре общественного внимания.

В принципе изменение роли рабочего класса предвидел и сам Маркс, он писал, что наука все более становится непосредственной производительной силой. Но он остался в пределах индустриальной эры, а его «ученики» так и не осознали, что мир вступил в эру постиндустриальную. Осмыслить этот новый этап должен был XX съезд КПСС, но реакционные силы сумели повернуть его в русло разоблачения культа личности Сталина. И СССР вступил в новый этап соревнования двух систем идейно разоруженным, так что его поражение (как принято считать) в «холодной войне» оказалось предрешенным.

Трудно сказать, изменилось ли бы положение, если бы тогда теория общественного развития оказалась у нас на высоте. Ведь СССР только что совершил беспримерный рывок, проведя индустриализацию, затем одержал историческую победу в Великой Отечественной войне, что потребовало невиданных материальных и человеческих жертв, – и тут же, с ходу включаться в процесс «постиндустриализации», опять с неимоверным напряжением сил? Но уж во всяком случае того идейного маразма, который захлестывает нас сегодня, мы при наличии правильной теории смогли бы избежать.