Рузвельту тогда оставалось жить всего около двух месяцев.

Откровенно говоря – я уже повторяю эту мысль, – Сталин симпатизировал Рузвельту как человеку, и он ясно давал это нам понять, рассуждая о болезни президента. Нечасто Сталин дарил симпатии деятелям другого социального мира и еще реже говорил об этом.

Были и другие случаи выражения своих чувств со стороны Сталина по отношению к тем или иным людям. Например, Сталин в период Потсдамской конференции при всех участниках расцеловал скрипачку Баринову и пианиста Гилельса, которые прекрасно выступили после официального обеда.

Несмотря на жесткость в характере, Сталин давал выход и положительным человеческим эмоциям, однако это случалось очень редко.

Возможно, уместно сказать более подробно о Сталине – и как о деятеле, и как о человеке – на основе того, что сохранилось в моей памяти. Все, что здесь говорится о нем, – впечатления от встреч, обобщение личных наблюдений во время заседаний, когда мне приходилось докладывать некоторые вопросы, оставшиеся в памяти эпизоды, имевшие место в ходе конференций, во время бесед в период пребывания в Советском Союзе иностранных государственных деятелей, – все это, вместе взятое, впоследствии переросло в какой-то образ человека, каким я его тогда воспринимал.

При этом я, разумеется, не ставил себе цель изучить, кто такой Сталин, что он собой представляет. Просто наблюдал его, будучи занят конкретной работой по выполнению служебных обязанностей. Отложившиеся впечатления о нем – это побочный результат, и я вовсе не хочу представить его как неоспоримую истину.

Военные знают – бывало так в боях, – высаживают два десанта: один основной, а другой дополнительный, второстепенный, отвлекающий. Развиваются боевые действия, и вдруг этот второстепенный со временем становится значительным, а порой важным и, наконец, главным. Так бывает не только во время войны, но и в обычные дни мирной жизни: делаешь сразу два дела – свое, повседневное и, кроме того, что-то попутное. И глядишь, то, что считал чем-то для себя личным, если хотите, интимным, через некоторое время становится особым, значительным, необходимым и для людей. Вот и кажется мне теперь, что рассказ о нестандартной фигуре Сталина, к которой не раз еще будут обращаться историки, представляет интерес, особенно если об этом вспоминают люди, с ним общавшиеся.

Вполне возможно, кое-что из моих впечатлений может не совпадать с тем, что о нем сказано, написано и, наверное, еще будет написано другими. Фактом является то, что присущие ему черты проявлялись по-разному в различных обстоятельствах и при различных встречах. Даже определенно, что так оно и было. Но в конце концов, любой оригинал всегда богаче копии, особенно когда речь идет о личности такого масштаба и такой драматической судьбы, как Сталин.

Мне врезался в память эпизод, связанный с Ялтинской конференцией. Он касался Берии и его отношений со Сталиным.

Известно, что у вождя имелся арсенал приемов, с помощью которых он старался произвести впечатление на Рузвельта и Черчилля. Одним из таких приемов являлась напускная прямота и откровенность.

В Ялте во время обеда, который давала советская делегация в честь американцев и англичан, Рузвельт обратился к Сталину с вопросом:

– Кто этот господин, который сидит напротив посла Громыко?

Видимо, прежде чем сесть за стол, Берия не представился Рузвельту. Сталин ответил:

– А-а! Это же наш Гиммлер. Это – Берия.

Меня поразила меткость сталинского сравнения. Не только по существу, но и по внешнему виду эти два изверга походили один на другого: Гиммлер – единственный в окружении Гитлера, кто носил пенсне, Берия – единственный в сталинском окружении, которого трудно представить без пенсне.

Заметил я, что Рузвельту стало явно не по себе от этого сравнения, тем более что и Берия слышал все сказанное. Ответ Сталина, конечно, смутил президента. Он даже не знал, как на такую реплику реагировать. На его лице появилось нечто похожее на улыбку.

Берия не сказал ничего, однако улыбнулся, показав свои желтые зубы. Такое сравнение его смутило еще больше, а возможно, и озадачило.

В тот вечер Берия, и без того малоразговорчивый, молчал, держался скованно. Зарубежные гости, которые находились у нас на виду, его как бы не замечали.

Как будто сама природа подготовила этого человека для деятельности тайного характера. Интриги, наветы на честных людей, фальшивки, клевета, кровавые расправы – вот та стихия, в которой он чувствовал себя как в своей тарелке.

Ветераны партии считали его выскочкой.

Достиг он высокого положения в стране из-за того, что уже в период работы в Грузии на него падал отраженный от Сталина свет. Степень доверия, которым он пользовался у полновластного диктатора, была высока, и все это знали. Но правы, считаю, те историки, которые высказывают мнение: поживи Сталин еще какое-то время, Берия, скорее всего, сам оказался бы в гигантской мясорубке, создаваемой им собственными руками.

Конечно, все, кто окружал Сталина или находился близко к нему хотя бы временами, и особенно мы, тогда относительно молодые люди, всегда внимательно за ним наблюдали. Собственно, каждое его слово, каждый жест ловил любой из присутствовавших. Никто в этом не видел ничего удивительного. Ведь чем внушительнее выглядит грозовая туча, тем с большей опаской на нее смотрит человек.

Для его современника уже пребывание рядом со Сталиным, тем более разговор с ним или даже присутствие при разговоре, возможность услышать его высказывания в узком кругу представлялись чем-то особым. Ведь свидетель того, что говорил и делал Сталин, сознавал, что перед ним находится человек, от воли которого зависит многое в судьбе страны и народа, да и в судьбе мира.

Это вовсе не противоречит научному, марксистскому взгляду на роль личности в истории. Выдающиеся личности являются продуктом условий определенного конкретного времени. Но, с другой стороны, эти люди могут сами оказывать и оказывают влияние на развитие событий, на развитие общества. Маркс, Энгельс, а затем и Ленин глубоко обосновали это в своих философских трудах.

Что бросалось в глаза при первом взгляде на Сталина? Где бы ни доводилось его видеть, прежде всего обращало на себя внимание, что он человек мысли. Я никогда не замечал, чтобы сказанное им не выражало его определенного отношения к обсуждаемому вопросу. Вводных слов, длинных предложений или ничего не выражающих заявлений он не любил. Его тяготило, если кто-либо говорил многословно и было невозможно уловить мысль, понять, чего же человек хочет. В то же время Сталин мог терпимо, более того, снисходительно относиться к людям, которые из-за своего уровня развития испытывали трудности в том, чтобы четко сформулировать мысль.

Глядя на Сталина, когда он высказывал свои мысли, я всегда отмечал про себя, что у него говорит даже лицо. Особенно выразительными были глаза, он их временами прищуривал. Это делало его взгляд еще острее. Но этот взгляд таил в себе и тысячу загадок.

Лицо у Сталина было чуть полноватое. Мне случалось, и не раз, уже после смерти Сталина слышать и читать, что, дескать, у него виднелись следы оспы. Этого я не помню, хотя много раз с близкого расстояния смотрел на него. Что же, коли эти следы имелись, то, вероятно, настолько незначительные, что я, глядевший на это лицо, ничего подобного не замечал.