Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Простите за ожидание? – говорит она.
– Да, ожирение – это ужасно, – говорю и протягиваю ей визитку.
Она смотрит на меня, будто сейчас расплачется:
– Я имела в виду… Я извинилась за ожидание! Что вам пришлось ждать в очереди!
– Ой, прошу прощения, я не поняла. – Я смотрю в ее испуганные глаза. – Мне два ломтика пеперони.
Она наклоняется, безрадостно плюхает липкую массу в прозрачную пластмассовую коробку. Я смягчаюсь:
– Я знаю, как тяжело работать в фастфуде. Мой номер у тебя есть: пользуйся, пока предлагают.
Выходя, я вижу, что она обиделась. Ну и хорошо. Зато наглядно. Первый шаг сделан. Теперь пусть толстая сестрица сделает второй.
Возвращаюсь к «кадиллаку», еду к Соренсон через мост Макартура – попадаю в самую пробку. Поднимаюсь в квартиру: Лина сидит на матрасе в позе лотоса и смотрит по телику новости.
– Сегодня два раза по-большому сходила, – говорит она, кивая в сторону воняющего ведра.
Ставлю коробку с пиццей перед ней на пол.
Она встает, упирает руки в похудевшие бока. Смотрит на пиццу. Потом на меня:
– Люси, это что еще за хуйня?
Я собиралась в очередной раз ее пропесочить, но Соренсон выглядит так, будто ей совершенно поебать. Вообще она даже не похожа на себя, и не только из-за того, что похудела: челюсть решительно выдвинута, глаза смотрят с прищуром, угреватая кожа на шее и на груди покраснела, а лицо, наоборот, все белое от гнева.
Я чувствую, как включаю заднюю.
– Прости… Торопилась. Времени в обрез…
Соренсон ногой отодвигает коробку в сторону:
– Что это такое? Говно это, вот что! – Она хватает коробку и вываливает содержимое в ведро с дерьмом. – Тут ему самое место! Ты, блядь, лишаешь меня свободы, чтобы заставить похудеть, а потом приносишь ЭТО ГОВНО! ОХУЕТЬ! И как прикажешь мне худеть на этом-то говне?
– Все закрыто…
– Поехала бы в «Лайм», привезла бы диетбуррито с рыбой из Бахи[86]или что-нибудь из «Хоул-Фудз»! Если ты настолько ёбнутая, что сажаешь человека на цепь, так хоть не увиливай и привези мне нормальной еды, блядь, а потому я лучше буду голодать, чем жрать это говно!
Возразить мне нечего, приходится уступить.
– Ты права. Прости.
Я вываливаю все дерьмо из ведра в унитаз, выхожу и спускаюсь к машине. Возвращаюсь через полчаса, купив два диетбуррито с рыбой из Бахи, и застаю Лину за отжиманиями.
– …восемнадцать… девятнадцать… двадцать, – пыхтит она, пытаясь перехватить дыхание.
– Давай иди, остынет!
– Еще разок… – фыркает она и делает еще двадцать отжиманий.
Закончив, садится, разворачивает фольгу, держа буррито в закованной руке, и начинает медленно, осмысленно есть. Из-за необязательных клиентов-идиотов я не обедала, поэтому ужасно хочу есть и до ужина с отцом не дотяну, так что достаю и начинаю жадно поглощать свое буррито тоже. Соренсон смотрит на меня с изумлением и подкалывает:
– Не торопись!
– Мне некогда!
– Куда собралась?
– В Гейблз[87], у отца презентация книги в «Билтморе».
– Ах да, он же у тебя криминальные романы пишет, – смеется Лина, откинув голову назад и обнажив зубы в коронках, – наверно, до фига всего об этом знает, раз родил такую психбольную дочь с криминальными замашками!
– Слушай, Соренсон…
– Нет, ты меня послушай, Бреннан, блядь! Не надо себе врать, что ты меня тут спасаешь. – Она снова загремела цепью. – Ты свои проблемы реши сначала, блядь!
– Ты чуть не погибла от обжорства…
– И у тебя еще хватает наглости рассказывать мне про мои проблемы с матерью, – фыркает она. – Займись собой! Нормальный человек разве может такое вытворять?
– Иди в пизду!
– Слушай, свали отсюда, а. – Она отваливается на матрасе и включает пультом телевизор.
Я делаю глубокий выдох – не думала, что во мне может поместиться столько воздуха. Я все уговариваю себя, что это нормально, что из зависимого ребенка она превратилась в бунтующего подростка. Пробует на прочность границы дозволенного, и все это естественное течение выздоровления и возвращения к нормальному взрослому состоянию. Хочется отобрать у нее пульт и сказать суке коротконогой, что привилегии отменяются. Но тогда я просто опущусь до ее уровня, и все. Ничего, такое говно ко мне не липнет. Господи, наконец я выхожу от этой чокнутой дуры! Не люблю отступать, а Соренсон сидит на цепи и при этом еще пытается хамить! Сука, все-таки правду говорят: толстых действительно сложнее похитить[88], даже если они, как Соренсон, на диете!
Целую вечность искала парковку у «Билтмора»: все было заставлено прожорливыми джипами-мастодонтами. Подхожу к подсвеченной снизу башне, похожей на испанский собор или золотой дворец на фоне синюшного неба. Народу довольно много, и, кажется, они все пришли на отцовское мероприятие. Захожу в вестибюль. Я была тут пару раз на семинарах и презентациях, но все равно не перестаю поражаться этому зданию, огромным мраморным колоннам и аркам, дорогой плитке на полу, разным деталям из красного дерева, антикварной мебели и высоченным пальмам в огромных кадках. Пройдя холл насквозь, я оказываюсь на террасе, с которой видно пышный, освещенный фонарями сад, большой бассейн и дальше – поле для гольфа.
С отцом мы должны были встретиться у него в люксе, но я опоздала, поэтому пишу ему эсэмэску и иду сразу в зал, который постепенно заполняют зрители: седовласые обыватели, пенсионеры из домов престарелых, несколько аутичных на вид фанатов криминального чтива и, конечно, многочисленные шустрые старички – американские ирландцы, понаехавшие сюда из Массачусетса. Именно они – основная аудитория отца. Стоит жуткая вонь от дорогого одеколона и сигарного дыма.
Держу курс на бар. За последний месяц выпила, наверное, больше, чем в предыдущие десять лет, но надо взять бокал красного, чтобы успокоиться. Какой-то опухший старый алкаш, который выглядит, как Джон или Бобби Кеннеди, если бы те увернулись от проплаченных англосаксами-протестантами пуль[89], пялится на меня с какой-то блудливой радостью. Только я беру вино, пригласительный и сажусь на свое место – здравствуйте, блядь, – мне театрально машет Мона, подходит и шумно плюхается рядом: