Уже но собственной инициативе Алексеев направил к столице батальоны Выборгской и Кронштадтской крепостной артиллерии, две полевые радиостанции и указал Брусилову на возможность отправки также «одной из гвардейских кавалерийских дивизий». В общей сложности, таким образом, 12 полков (не считая отдельных команд и батальонов) снимались со всех фронтов против петроградских мятежников. Во главе их, по настоянию Наштаверха, должны были находиться «смелые помощники», «прочные генералы», решительные начальники, способные к исполнению любого, даже самого жестокого, требования своего нового Командующего округом. Из местных ополченских дружин предполагалось создать особые команды для охраны важнейших объектов и узловых станций на железных дорогах. На них должны были создаваться военно-полевые суды против революционных агитаторов и диверсантов. «Минута грозная, — писал Алексеев в штаб Северного фронта, — и надо сделать все для ускорения прибытия прочных войск. В этом заключается вопрос нашего дальнейшего будущего». Начальнику Московского военного округа генералу от артиллерии И.И. Мрозовскому предписывалось объявить Москву на осадном положении, чтобы не допустить распространения революции но стране. В присутствии Государя Наштаверх сохранял спокойствие, и Николай II в письме к супруге 27 февраля отмстил это: «После вчерашних известий из города я видел здесь много испуганных лиц. К счастью, Алексеев спокоен, но полагает, что необходимо назначить очень энергичного человека, чтобы заставить министров работать для разрешения вопросов: продовольственного, железнодорожного, угольного и т.д. Это, конечно, совершенно справедливо».

Таким образом, упрекать Алексеева за «преступное бездействие» в создавшейся ситуации не приходится. Напротив, учитывая временное затишье на фронте, Наштаверх принимал все возможные меры для переброски армейских частей против надвигавшейся революции. Нужно отметить также, что именно в эти дни у генерала начался новый приступ обострившейся болезни, сопровождавшийся резкими болями и заметным повышением температуры. Что касается политических «уступок», то здесь генерал опирался, первоначально, на предложения Великого князя Михаила Александровича, предлагавшего Государю утвердить на должности премьера, наделенного чрезвычайными полномочиями, князя Г.Е. Львова, как человека, хорошо зарекомендовавшего себя в отношениях с «общественностью», но затем стал склоняться к возможности введения «ответственного министерства», Преодолевая повышенную температуру и озноб, Алексеев «несколько раз был с докладом у Государя», информировал его о принимаемых мерах. Положение серьезно осложнялось тем, что предназначенные к отправке части предстояло снять с фронтовых позиций, переместить к местам погрузки и оперативно перевезти к местам сосредоточения для дальнейшего «похода на бунтующий Петроград». Сделать все это в течение нескольких дней не представлялось возможным.

По воспоминаниям генерал-лейтенанта А.С. Лукомского, возглавлявшего в те дни генерал-квартирмейстерскую часть Ставки, «представлялось совершенно неоспоримым, что посылка небольших частей из районов Северного и Западного фронтов никакого результата не даст… чтобы сорганизовать вполне достаточные и надежные отряды, требовалось дней 10—12 (пришлось бы некоторые дивизии снимать с фронта). За этот же период весь тыл был бы охвачен революцией, и, наверно, начались бы беспорядки и в некоторых войсковых частях на фронте. Получалась уверенность, что пришлось бы вести борьбу и на фронте, и с тылом. А это было совершенно невозможно». Разновременно отправленные под Петроград воинские части могли полностью «раствориться» в революционной среде.

По свидетельству генерала Данилова, первые эшелоны от Северного фронта могли подойти к столице уже через 18 часов после отправления. Примечательно, что во время недавней (январь 1917 г.) Митавской операции в частях фронта отмечались случаи неповиновения приказам и дезертирства. Для сосредоточения же надежного «ударного кулака» из отобранных «верных Престолу» войск требовалось значительно большее время{52}.

Сильное беспокойство у Алексеева вызывало неизменное желание Николая II как можно скорее оставить Ставку и выехать в Царское Село, где, как ему представлялось, находилась в опасности его семья. Были получены сведения о переходе на сторону восставших частей Петроградского гарнизона, и пригородный Царскосельский гарнизон мог легко последовать их примеру Дети заболели корью, и внимание Императрицы никак не могло быть отдано «политическим» делам. Все это чрезвычайно беспокоило царя, и после недолгих колебаний он решил оставить Могилев. Алексеев, напротив, был убежден, что оставлять Ставку в столь неопределенном положении и рисковать отъездом к «бунтующему Петрограду» — недопустимо. Государя пытались убедить в том, что, «оставаясь в Ставке, он остается при армии, под ее защитой», что из Могилева «можно организовать управление страной» и при этом «задушить, изолировать со всех сторон» мятежный Петроград.

Пронин подтверждал слова Алексеева о том, что тот «на коленях умолял Его Величество» не уезжать и «даровать стране ответственное министерство». Вариант с «ответственным министерством» не исключался принципиально Алексеевым, и не в силу своей якобы большей «либеральности» или «демократичности» в сравнении с военной диктатурой, а лишь постольку, поскольку он мог способствовать «умиротворению тыла». Следует отметить, что к 28 февраля правительство во главе с Голицыным уже заявило о «коллективной отставке», а министры Хабалов и Беляев окончательно утратили возможности оперативной ликвидации «петроградского бунта».

Николай II твердо отказался вводить «ответственное министерство», но колебался в своем решении покинуть Ставку. Поздним вечером 27 февраля Алексеев получил от Главковерха заверение в том, что он не поедет в Царское Село. Но неожиданно Государь изменил свое решение и около полуночи поставил об этом в известность Алексеева. Спешно приехавшему на вокзал генералу, который снова просил своего начальника остаться в Ставке, Николай II коротко ответил: «Михаил Васильевич, а я все-таки решил уехать!» В 6 часов утра Государь покинул Могилев в сопровождении небольшого конвоя, отправляясь в Царское Село.

Бубнов в своих воспоминаниях отмечал, что упреки в адрес Государя за его столь скоропалительный отъезд в Царское Село и оставление верховного командования «в руках тяжело больного, глубоко подавленного Алексеева» не вполне обоснованы. «Если бы революционеры захватили в Царском Селе всю Царскую семью с Царицей и Наследником и обратили бы их в своих заложников, Государь, оставаясь в Ставке, неминуемо бы также покорился их требованиям. К тому же, учитывая ненормальное положение, сложившееся в Верховном командовании, где все было в руках Начальника штаба, можно с уверенностью сказать, что останься Государь в Ставке, ход событий от этого не изменился бы». Причины же подобной настойчивости Алексеева в убеждении Государя не покидать Ставку, очевидно, были связаны не только с беспокойством за судьбу Николая II, но и с сугубо психологическим состоянием самого генерала — колебавшегося и не уверенного в возможности самостоятельного управления фронтом и тылом в отсутствии своего «начальника».

Начальнику штаба была поручена координация действий по отправке войск к Петрограду. Утром 28 февраля из Ставки выехал Георгиевский батальон. В течение дня Алексеев, выполняя приказ Главкома, следил за погрузкой и отправкой войск, надеясь, что «Петроградский бунт все-таки будет подавлен вооруженной силой». Вечером от Алексеева в штабы Северного и Западного фронтов поступило предписание о том, что «если обстоятельства потребуют дальнейшего усиления войск, направленных в Петроградский округ, то подлежат отправлению остальные полки и батареи 2-й и 15-й кавалерийских дивизий. От Юзфронта предназначена часть гвардейских полков, которые отправятся, когда позволят условия железнодорожного движения».