Рейчел помогала матери разбирать шкафы в бунгало и наткнулась на коробку от конфет, в которой бабушка Лидия хранила рисунки дедушки Леми. Помимо рисунков там лежали фотографии.

И вот сейчас Рейчел вываливает содержимое сумки прямо на кухонный стол и из кучи конвертов и листов плотной бумаги достает карандашный портрет маленькой девочки, потом ее же акварельный портрет — девочка в чересчур длинном платье сидит в кресле. Рейчел снова роется в бумажной груде, вытаскивает конверт, а из него — два снимка. На первом та же девочка сидит на плечах у Майкла и держит его за уши, на втором — задувает свечи на торте. Рейчел раскладывает фотографии на столе.

На фотографиях Элис, и Элизабет едва сдерживает улыбку.

— Смотри! — требует Рейчел. — Смотри! — В темных глазах гнев мешается со страхом. Она поочередно тычет в снимки, словно Элизабет может не понять.

Элизабет смотрит, но молчит.

— Это я, но если не знать, то можно подумать, что Элис, — хрипло говорит Рейчел. — Она ведь дочь Майкла! Уж не знаю почему, но Карен отдала ее тебе, верно? Не ври, Элизабет, скажи правду!

— Мать Элис умерла.

Рейчел сверлит ее горящим взглядом.

— Элис — сирота, о ее родителях почти ничего не известно.

На фотографии Элизабет больше не глядит. Там Майкл, ему лет десять, не больше, а улыбка счастливая и беззаботная, Элизабет такой не видела у него ни разу.

— Я имею право знать! — кричит Рейчел. — Почему она досталась тебе, а не мне? У тебя есть Кристина, Элис должна быть моей!

Как противен Элизабет собственный короткий смешок! Это нервное, но выходит надменно, чуть ли не злорадно.

— Побойся бога, Рейчел! Дети не паек, который распределяют всем поровну! (Как она могла сказать такое?!) Я покажу тебе документы на удочерение, хотя, разумеется, не обязана. Хочешь, взгляни на свидетельство о рождении Элис. Ее отца никто не знает.

Кажется, что Рейчел не дышит, что у нее сердце остановилось.

— Я его знаю.

Рейчел разворачивается и уходит. Элис и Кристина в саду, и Элизабет опрометью выбегает из дома. Девочки играют как ни в чем не бывало, а Рейчел уже след простыл.

Порой секрет зарыт так глубоко и спрятан так надежно, что его забывает даже сам хранитель. Насколько помнит Элизабет, в секрете Карен все просто и ясно. Скрывать прошлое Элис нелегко, но ради старшей сестры нужно терпеть.

Однако приходят и другие мысли: «Наверное, даже хорошо, что Элис принадлежит мне одной. Какой смысл делить ее с Рейчел? Кто от этого выиграет? Рейчел — максималистка, захочет девочку для себя одной, а разве я не заслужила частичку Майкла?»

Подобно всем глубоко зарытым и хорошо спрятанным вещам (за исключением золотых), со временем секрет поблек и потерял форму. Изначально он защищал Карен, теперь служит Элизабет.

Наступает 1938 год — прошел год, как Элис приехала в Англию, полгода, как Рейчел обо всем догадалась. Соседи знают, что очаровательная Элис сирота, но почему добрейшие Мэндеры ее удочерили, давно никого не интересует. Секрет зарастает быльем.

Холодной ноябрьской ночью он вырывается на свободу и жиреет, превращается в чудовище. Мощные челюсти мигом перемалывают вину Элизабет, а стальные копыта растаптывают обиду Рейчел. Карен и малышка Элис для него — мелкие сошки: в черном мозгу зреют далеко идущие планы. Имя чудищу — Kristallnacht, или Хрустальная ночь[24].

Живет в Париже немецкий парень. Однажды он узнает, что депортированных из Германии евреев держат на польской границе в нечеловеческих условиях, а тех, кто отказывается выполнять приказы фюрера, уничтожают. Родные парня — польские евреи. Их выселили из дома в Ганновере и депортировали в Польшу, которой лица с немецкими паспортами совершенно не нужны. Голодные, всеми брошенные, его родители томятся на польской границе вместе с сотнями товарищей по несчастью и однажды отправляют в Париж письмо: «Помоги, сынок!»

Парню всего семнадцать. Он не понимает, что уже слишком поздно. Он покупает револьвер, пули и отправляется в немецкое посольство в Париже. Он стреляет в сотрудника посольства, а в кармане прячет записку для родителей: «Прости меня, Господи! Я хотел, чтобы мой протест услышал весь мир…»

Мир слышит, но решительных мер не принимает. За гибель чиновника гитлерюгенд мстит побоями — страдают не только евреи, но и немцы с семитской внешностью. По всей Германии громят и сжигают синагоги, оскверняют еврейские могилы, бьют окна и витрины еврейских магазинов, предприятий и домов. Kristallnacht, Ночь разбитых витрин.

Фрэнки писала, что она, сорокашестилетняя роженица, повергла докторов в шок, а при виде Майкла они вообще дара речи лишатся. «Остерегайся Той-которая-охраняет-тюремные ворота, она решит, что ты мой младший брат, поэтому, как назовешься счастливым папочкой, сразу прячься».

Старшая медсестра оценивающе взглянула на его форму, щетину и гипсовую повязку. «Пусть подумает, что это ранение!» — про себя взмолился Майкл. Когда он представился, старшая медсестра удивилась, но моментально взяла себя в руки.

— Мистер Росс, ваша жена спит. Если хотите, можете взглянуть на малыша, но я советую вернуться в пять. — Старшая медсестра стояла между ним и закрытыми дверями палаты, и в смотровое окошко Майкл видел лишь ряд металлических кроватей. — Вы наверняка убедите мамочку увезти малыша в деревню. Охрана жизни и здоровья новорожденного — наш общий долг.

Майкл понимал, что Фрэнки ни за что не уедет из Лондона.

— Франческа говорила, что о лучшем уходе и не мечтала, — с чувством проговорил Майкл.

Многочисленные подбородки старшей медсестры порозовели от удовольствия.

— У вас мальчик, мистер Росс, так что браво! — подмигнула она. — Настоящее маленькое чудо, если можно так выразиться, и красавчик, весь в отца. — Старшая медсестра взглянула на часы, горизонтально лежавшие на ее внушительной груди. — Роды у нас были трудные, но мы будем рады повидаться с вами попозже. — Старшая медсестра шагнула к двери и загородила смотровое окошко крыльями форменного чепца. — Лучше возвращайтесь сюда без четверти пять, тогда войдете в палату первым. — Она наклонилась к Майклу: — Мамочкам приятно, когда новоиспеченные отцы проявляют интерес!

— Без четверти пять, — отстраняясь, повторил Майкл. — Спасибо! — И быстро зашагал по коридору.

— Еще раз поздравляю с первенцем, мистер Росс! — курлыкала вслед старшая медсестра. — Мальчик здоровый и красивый!

Утро выдалось туманным. Майкл стоял на ступеньках больницы и гадал, чем теперь заняться. Он забыл попросить, чтоб ему показали сына. Впрочем, он и в Лондон попал по счастливой случайности — сломал ключицу (не в бою, а играя в регби), и его отправили домой. Как-то вечером на центральной площади разоренной деревни они с ребятами устроили матч. Мячом стал кусок засохшего теста, который разыскали среди руин булочной.