— У нас, видите ли, разное социальное происхождение, — усмехаясь, поясняет Игорь Леонидович. — Я из потомственных военных, а вот он петербуржец, профессорский сынок. Родились мы в один и тот же кровавый одна тысяча девятьсот пятый год и вот уже тридцать лет на одном заводике трудимся.

— И оба категорически отказываемся следовать на пенсию, — вставляет Яков Захарович.

— И в один год язву, язви ее в бок, заработали.

— И каждый год солидарно сюда паломничаем.

— И внуки-чертяки в один год пошли.

Друзья развеселились и уже поджидают, когда тот или другой подаст свою реплику.

— Ну, а как все-таки насчет того дяди с племянницей? — спрашиваю я. — Почему вы про дядю говорите, что он прелюбопытный?

— Так ведь этот ваш Костя не смог у него девушку отбить, — вмешивается Раечка и мечтательно заключает: — Господи, вот это любовь! Вы же ничего не понимаете. Разве дело в возрасте?

— Это намек, мадемуазель? — Яков Захарович театрально прикладывает руку к груди. — Я имею шанс?

— Но в вас нет ничего прелюбопытного, — парирует Раечка.

— Ну-с, вот и договорились. Итак, взаимная любовь — это производная от других человеческих качеств, — с комичной назидательностью произносит Яков Захарович. — А в случае с этим… как же его звали?.. как-то сложно…

Мне ужасно хочется ему подсказать, и я еле сдерживаю себя. Потребность эта возникает у каждого человека совершенно автоматически, и сил нет терпеть, когда у тебя на языке вертится имя, которое другой так мучительно вспоминает.

— Кажется, на эс… да, да… ну, как же это?.. а-а!.. Станислав!.. — между тем еле карабкается по ступенькам памяти Яков Захарович. — Да, да, Станислав… Как же дальше?.. Нет, я обязан вспомнить! Не такой уж я склеротик… Что-то еще сложнее… погодите, погодите… — И вдруг выстреливает: — Христофорович! Ну, конечно, Станислав Христофорович. Каково?

— Язык свернешь к чертям собачьим. Уф!..

— Именно, — гордо соглашается Яков Захарович и обращается к Раечке: — Это, мне кажется, потруднее запомнить, чем какого-то Анатолия. Почему же вы не восхищаетесь, не хлопаете в ладоши, как ему? — он кивает на своего друга.

— Устала ждать, пока вспомните, — насмешливо откликается Раечка.

— Нет, этот язычок опасней пистолета, — разводит руками Яков Захарович и продолжает, уже обращаясь ко мне: — Так вот, этот самый Станислав Христофорович меня все учить норовил как по общим вопросам, так, представьте себе, и по специальным. Ну, добро бы еще по вопросу отношений с Китаем, допустим, или изменения климата земли, этому все сейчас друг друга учат. Но он по технологии электроплавок вздумал меня однажды учить. Каково?

Яков Захарович переводит взгляд на своего друга, и тот громко фыркает в стакан.

— Это одного из виднейших практиков Союза… Кхе-кхе!.. — хрипит и кашляет от возбуждения Игорь Леонидович.

— Так вот, заспорили мы однажды, — продолжает Яков Захарович, смеясь одними глазами. — После ужина это было. Он так, знаете Ли, фамильярно берет меня под руку и доверительно говорит: «Ах, дорогушка, поверьте мне, политика вещь сложная. Иной раз говоришь, и сам не веришь тому, что говоришь. Но… боне фиде, говорить надо. Больше вам скажу. Я же знаю, что и мне не верят, а все равно говорю. Что поделаешь? Надо, дорогушка, надо. Понимаете? Есть такое слово». Я освободиться стараюсь — не отпускает. Прорвало.

— Не. Просто выпил, — крутит головой Игорь Леонидович.

— Вполне допускаю. А вот второй его конек был — это нравственные проблемы. И так у него получалось, что одно дело — массы, а другое дело — он, например. Словом, что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку. И второй его нравственный постулат: одно дело — глобальные вопросы, где надо выглядеть кристальным и всем об этом объявлять, чуть не по радио, а другое дело — личные, интимные вопросы, о которых никому не должно быть известно, словно их у такого, как он, и нет вовсе. Зато на эту тему он любил рассказывать скабрезные анекдоты.

— Это при племяннице-то? — смеется Раечка.

— И при тебе? — подхватывает Игорь Леонидович.

А я думаю о том, как, вероятно, Вере было трудно работать у такого начальника. С ее прямым и чистым характером, с такой ранимой душой. Ведь она же умница была и все видела. И уж Меншутин ее тоже вниманием не обошел. Это он сейчас выдает себя за отца родного, а супругу свою чуть не за мать, хотя та особой симпатии к Вере, кажется, не выказала. И суетится теперь больше всех. Как бы на него пятнышко не попало, на его безупречную репутацию. Понятно, почему Вера собиралась уходить с этой работы.

— Вы с нами пойдете, Виталий? — спрашивает Раечка.

— Куда?

— О, у вас не только, как я слышала, занято сердце, но и чем-то все время занята голова, — смеется она. — Мы же собрались в кино. И Валя пойдет. Это вас как-никак должно воодушевить.

— Зато у вас головка все время занята одним, — говорит Яков Захарович.

— Кого бы поддеть своим язычком.

— Как вам не стыдно! — Раечка скромно опускает глаза. — Вечно вы ко мне придираетесь.

— Смотрите-ка, прямо по Чехову, — торжествует Яков Захарович. — Беззащитное существо, — и поворачивается ко мне. — Ну-с, а как тем не менее насчет кино?

— Что за разговор! — откликаюсь я с энтузиазмом. — Конечно, пойдем.

Признаться, мне очень нравятся эти люди, и оба старика инженеры, и Раечка, и красавица Валя. Мне доставляет удовольствие быть с ними.

Некоторое время мы еще прогуливаемся по саду возле столовой. Вскоре к нам присоединяется Валя.

Раечка со смехом передает ей мой рассказ о «дядюшке», «племяннице» и Косте.

— Так это же я ему рассказала, — говорит, улыбаясь, Валя и обращается ко мне: — Вы хотя бы сослались на источник?

— Их два, — отвечаю я. — Яков Захарович тоже, оказывается, помнит этого дядюшку. А вот зато у меня, у единственного, есть фотодокумент. Прошу, товарищи, внимания. Вы, Валя, уже видели. — И я важно вытаскиваю из кармана знаменитую фотографию. — Вот, Игорь Леонидович, та девчонка, которую вы искали. Узнаете? А вот и знаменитый Костя.

Мы останавливаемся возле фонаря и все с интересом рассматриваем фотографию.

— Валечка, — говорю я, — а вы случайно вот этого паренька не помните? Мне сказали, он ухаживал за Верой, — и я пальцем указываю на Павла.

Валя пристально вглядывается в фотографию, потом берет ее в руки и наконец качает головой:

— Нет, не помню.

— Его зовут Павел.

— Павел?.. Нет, не помню я его.

— А вы, Игорь Леонидович? — не теряю надежды я.

Инженер забирает у Вали фотографию в свои огромные ручищи, сдвигает очки на лоб и после долгого изучения со вздохом возвращает фотографию мне.