Антон боялся этих просветлений на лице больной. Он все больше паясничал, шалил, дразнил взрослых, маскарадил в одежде, мусорил в словах. Но он вовсе не хотел огорчать мать. Он хотел показать ей пример, как можно не бояться осуждающих, оценивающих взглядов, не думать о пересудах за твоей спиной.

Мать не хотела понимать его. Огорчалась. И все глубже пряталась в свою болезнь. Приступы учащались. Теперь ей доставляло особое удовольствие обдумывать собственные похороны. Она готовила для мужа длинные списки того, что он должен будет купить, кого пригласить, как устроить отпевание. Крематорий или кладбище? Простой гроб или с обивкой? И во что ее одеть? Когда она тихо и застенчиво умерла, самым сильным чувством ее десятилетнего сына была обида. Потому что ему казалось, что мать сбежала от них, бросила, уморила себя нарочно только для того, чтобы миссис Горски не могла осудить купленные ею туфли.

Антон прервал ручеек воспоминаний, потому что его слушательница начала вести себя странно. Она морщилась и натягивала простыню на лицо. Она слегка постанывала и мотала головой.

– Опять приступ? Дать вам таблетку? У меня в каюте есть американское обезболивающее. Принести?

– Не надо. Со мной все хорошо. Но ваш рассказ… Такое ужасное детство… Неужели мать вас совсем-совсем не любила?

– С чего вы взяли? Да она обожала меня. Вся ее жизнь была во мне.

– Но как же тогда… Я не понимаю…

– Чего?

– Вы так рассказываете о ней… Так безжалостно… Совсем постороннему для вас человеку… Как о чужой…

– Но все это – чистая правда.

– Мне страшно подумать, что и мои дети будут когда-нибудь так… про меня…

– А что бы вы хотели? Чтобы они только пели: «Ах, наша золотая, любимая мамочка, ах, как нам ее недостает!»?

– Любовь детей к родителям – разве мы не вправе на нее рассчитывать?

– По-вашему, все дети всегда любят своих родителей?

– Конечно нет. Но должны любить. А если не любят – это-то и ужасно.

Он посмотрел на нее. Она выглядывала из-за натянутой на лицо простыни, как испуганный ребенок из-за ограды дворика: взрослые ушли, наказали не пускать чужих, но как тут понять, кто свой, кто чужой?

– Не знаю, как это звучит по-русски. Но по-английски оборот «должны любить» режет ухо.

Раздражение прорвалось в его голосе. И он не пожалел об этом. Где-то нужно провести черту. Он встал, надел фуражку и сухо отдал ей честь. Потом вышел.

20 августа

Идем вдоль берегов Дании. Море спокойно. В свободное от вахты время я читаю книги о викингах. Рассматриваю рисунки их кораблей. Идеальная форма. Всего 75 футов в длину, 18 в ширину. В среднем помещалось 30 воинов. Весла и парус. Никаких надстроек. Неужели они оставались под открытым небом во время морских переходов? Ведь они доходили до Гибралтара, разбойничали в Средиземном море. Их ладьи сидели в воде так неглубоко, что они могли подниматься вверх даже по мелким рекам. От них не было спасения никому нигде. Но почему? Что заставляло их покидать эти красивые зеленые берега, эти богатые пастбища, эти воды, полные рыбы? Загадка. И почему они были так бессмысленно жестоки? И почему они всегда побеждали – десять против ста, сто против тысячи?

Наши пассажирки тоже непредсказуемы и жестоки. То они часами загорают, болтают между собой и с нами, стараются услужить. Вчера вдруг попросили разрешения и приготовили на всех вкусный немецкий обед. Шницели в грибном соусе и треска на пару. То вдруг впадают в мрачность, начинают все поносить, над всем издеваться. Сегодня Ингрид у нас на глазах отстегнула свою коробочку с радиовзрывателем и начала перебрасываться ею с Гудрун. Конечно, я вздрагивал при каждом броске. А они смеялись. Может быть, их часы вовсе не бомба, а игрушка? Но хватит ли у меня духа проверить это?

21 августа

Прошли Орезундский пролив, отделяющий Данию от Швеции. Теперь мы в Балтийском море. Любуюсь альбатросами. Они скользят низко-низко, чертят опущенным крылом по воде, будто пробуют на ощупь, потом вдруг взмывают вверх и бьют собою без промаха в подводную цель, как стрелой.

Мы почему-то уверены, что птицы всегда думают только о еде. Что они всегда заняты охотой, всегда ищут добычу. Но чем больше я смотрю на них, тем чаще мне начинает казаться, что они просто наслаждаются, любуются собственным полетом. И этот заключительный удар – как рапирой под воду – не исключено, что они бьют впустую, лишь бы покрасоваться друг перед другом. А может быть, во мне просто проснулась сентиментальность. Когда смерть притаилась так близко, все кажется окрашенным какой-то грустной прощальной красотой.

В исторических книгах написано, что викинги верили в загробный мир. Воинов, смело павших в бою, валькирии уносили в залы Валгаллы, где бог войны Один усыновлял их. Может быть, поэтому они дрались так бесстрашно? Но ведь и христиане верили в бессмертие души, в награды на том свете. Почему же маленькие отряды викингов всюду побеждали, захватывали и разоряли христианские города и монастыри? Богатые королевства предпочитали платить дань захватчикам вместо того, чтобы собрать настоящую армию, построить мощный флот и разбить их раз и навсегда.

Прочитал, что к началу двенадцатого века почти все европейские троны были захвачены королями, герцогами и князьями норманнского происхождения. Вот эта земля, мирно синеющая на горизонте, тысячу лет назад была каким-то питомником по выращиванию свирепых королей. Какой же воспитательный микроклимат нужен был для этого? Не под северным ли сиянием вырастает непобедимость в бою? Но почему сейчас это самый мирный народ, не воевавший уже, кажется, двести лет? Может быть, они ждут своего часа, ждут, когда снова появится спрос на смелых королей? Мистерия.

Запястье под часами начинает болеть. Раздражение кожи? Нервная экзема? Интересно, почему они выбрали именно меня? Случайность? Или почувствовали слабину?

22 августа

Последние дни Пабло-Педро много времени проводит с нашими пассажирками. Расспрашивает их, почтительно слушает. По долетающим обрывкам фраз можно понять, что они разъясняют ему мировой заговор филателистов. Он кивает, иногда даже делает записи в блокноте. Линь Чжан, глядя на них, только вздыхает и крутит пальцем у виска.

Как легко человек привыкает жить рядом со смертью. Тикающая бомба на запястье уже не кажется мне такой страшной. Опасность даже придает жизни новый вкус и остроту. Но все время хочется оглядываться назад и думать о том, какие прошлые дела и поступки сейчас хотелось бы переделать.

Идем на север вдоль берегов Швеции. Сюда викинги возвращались со своей добычей. В раскопках обнаружены огромные клады монет: франкских, английских, византийских, арабских. Похоже, викинги не знали, что им с ними делать, и хранили, как спортсмены хранят свои призы и кубки.

Некоторые историки считают, что они пускались в свои далекие походы потому, что дома им стало не хватать земли. Мне трудно в это поверить. Ведь они захватывали огромные земли, но никогда не начинали пахать и пасти скот. Они либо становились властителями над покоренными народами, либо возвращались и продолжали свои междоусобные побоища.