фамилиями… Некоторые имена и должности, да. Насколько мне известно, эти люди до сих пор служат при храме. Но мы не договаривались на имена!

— За имена я заплачу вам столько, сколько уже заплатил.

Господин пожевал губы, потом решительно сказал:

— Вдвое против прежнего.

Вершинин торговаться не стал, достал бумажник и отсчитал купюры. Это расследование он вел на собственные средства, которых ему и так в последнее время недоставало. Но результат обещал окупиться сторицей — учитывая, о чем в действительности шла речь.

— Возможно ли в этом вертепе достать перо и бумагу? — господин поправил пенсне на носу. — Я составлю для вас список.

— Никаких списков! — важные сведения Вершинин привык не доверять бумаге. — Просто назовите имена. Я запомню.

Четверть часа спустя довольный господин направился к выходу. Вершинин встретился взглядом с человеком в сером, по-прежнему сидевшим в своем углу. Тот встал, подошел и уселся напротив.

— Фраер, с которым я тут гутарил, — Вершинин говорил тихо, зная, что собеседник не пропустит ни единого слова. — Поставь его на перо. Отстежка ваша при нем. Ежели все шито-крыто провернете, чтоб архангелы жмура не нашли и не прочухали чего — завтра у Кривого будет для вас столько же.

— Заколото, — спокойно ответил серый человек, улыбнулся, сверкнув золотыми зубами, и скользнул к выходу.

Вершинин довольно улыбнулся в усы. Информация имеет настоящую ценность, когда ею располагаешь ты и только ты.

* * *

Щеголь с нафабренными усами в костюме-тройке, кашемировом пальто и локковском цилиндре, вальяжно фланирующий по Невскому, не имел ничего общего с жиганом, который шастал давеча по Сенной. Невский проспект Вершинин любил и не упускал случая пройтись по нему. Здесь неизменно было нарядно и празднично. Механические куклы вертелись и раскланивались в витринах, гуляющая публика была одета по последней европейской моде. Вершинин с удовольствием останавливал взгляд на каждой встреченной молодой даме. Никаких валенок, салопов и платков, только элегантные летящие силуэты, изящные шляпки, узенькие ботильоны, тончайшей работы перчатки.

Моя глупая Александра, размышлял Вершинин, разглядывая изысканные витрины, все это стремится отобрать у богатых — чтобы нищими стали все. Бедняжка не понимает, как на самом деле работает капитализм. Да, сейчас он проходит через весьма паскудную стадию… даже по его, Вершинина, стандартам — паскудную. Покамест доступ ко всем этим благам имеют избранные — и, видит Бог, не по добродетелям избранные — а прочие тонут в дерьме. Но со временем капитализм станет эволюционировать. Все больше людей будет выбираться из дерьма— сперва самые ушлые, но после дорога откроется и умным, смелым, решительным… а там они найдут способ и положение масс сделать не таким беспросветным, хотя бы из страха перед революционными потрясениями — найдут.

А как хочешь ты, Александра — выйдет хуже. Голод и разруха никуда не исчезнут, а без центральной власти страна потеряет всякую надежду малой кровью выйти из кризиса. Когда за тобой придут, Александра, и ты поймешь, что это я, иудушка эдакий, тебя продал — ты решишь, что сделал я это из шкурных интересов. И будешь, разумеется, в кои-то веки права. Я ведь предотвращу неслыханное злодеяние — уничтожение всей элиты Нового порядка одним ударом. Моя забуксовавшая было карьера пойдет на взлет, о котором я даже и не мечтал. Без Реньо не обойтись, к сожалению — самому мне в ОГП идти не с руки. Но Реньо без меня не провернуть провокацию с поставкой взрывчатки, а там уж я позабочусь, чтоб моя заслуга не была забыта. Да, ломался я только для убедительности, и еще чтоб успеть собрать сведения; скоро ты с твоими сектантами получишь то, что будешь считать взрывчаткой — чтоб уж заведомо попасться с поличным. Потому что из одних намерений да разговоров громкого дела не выйдет; то ли дело уже «заминированный» храм! Тогда сектантов не спасет принадлежность к неприкосновенному институту Церкви, а тебя — симпатия твоего полковника. Вот только ты не поймешь, что делаю я это не из одних лишь шкурных интересов, но и ради всех тоже. Сколь бы плохо ни было теперь, как хочешь ты — станет много хуже.

Дойдя до пересечения с Екатерининским каналом, Вершинин оборвал размышления. Что рассусоливать, все ведь решено. Глянул на «Танк» — до встречи оставалось около четверти часа, по Невскому он любил гулять не спеша и вышел из дома заблаговременно.

Огляделся. На этом перекрестке он бывал часто, но всякий раз поражался диссонансу расположенных здесь зданий. Пряничная пестрота Спаса на Крови, мрачная громада Казанского собора с выстроенными в каре колоннами — и модерновая игривость бывшего дома компании «Зингер», в котором и было расположено представительство «Улисса».

Дом компании «Зингер» с первого взгляда поразил Вершинина своей несоразмерностью, но причину он узнал много позже, когда заинтересовался историей этого здания. Оно проектировалось как первый петербургский небоскреб — все отделения «Зингера» строились по образу и подобию штаб-квартиры компании на Бродвее, самого высокого здания в мире. Но в Петербурге действовало ограничение по высотности в одиннадцать саженей, по высоте Зимнего дворца, потому проект урезали до жалких шести этажей.

Вершинин вошел в застекленный атриум, прошествовал мимо сияющих электрическим светом магазинов к лестнице каррарского мрамора, потом свернул к лифту. Ливрейный лифтер расплылся в улыбке и распахнул дверцы красного дерева. Вершинин постарался удержать на лице скучающее выражение, скрывая, что это чудо техники неизменно приводило его в восторг.

В приемной Реньо сидела француженка. Язык не поворачивался назвать ее секретаршей. Поздоровалась она приветливо, с невероятно милым акцентом. Вершинин проводил ее взглядом, когда она ушла докладывать — длинные ноги в прозрачных чулках сверкали из-под умопомрачительно короткой, едва до середины голени, юбки — и чуть слышно вздохнул. Эх, завалиться бы с такой в «Англетер», в тот номер с огромной ванной… Рядом с ней его шикарная Лилечка смотрелась бы так же провинциально, как рублевая шлюха с Сенной по сравнению с самой Лилечкой. Ну и стоит соответственно, к гадалке не ходи…

Что же, глядишь, скоро он, сын разорившегося саратовского купца, сможет позволить себе и таких женщин.

— Заходи, заходи, Роман Саввич, — тучный Реньо привстал с массивного кресла. — Эжени, будь любезна, свари кофе. Роману Саввичу — с двумя кусками сахара и сливками.

Реньо любил демонстрировать сотрудникам радушие, чтобы сильнее был эффект, когда он сочтет нужным сменить интонацию.

Вершинин решил главную новость приберечь под конец, а пока начал отчитываться по текущим малозначительным делам. Реньо слушал с преувеличенным, по своему обыкновению, участием, кивал и выражал восхищение, несоразмерное заслугам. Даже на такого стреляного воробья, как Вершинин, Реньо при первой