Во время своих страданий Мефодий получал поддержку от двух знаменитых палестинских мелодов, Феодора и Феофана. Эти два брата были монахами в монастыре Святого Саввы и приехали в Константинополь в правление Льва Армянина, чтобы защищать в столице святое учение. После этого они вряд ли когда-либо покидали столицу, кроме тех случаев, когда их отправляли в изгнание. Сразу после освобождения они возвращались туда, где опасность была всего сильнее, и не боялись даже самих императоров. Их стойкость проверяли на прочность сначала Лев Армянин, а вслед за ним два его преемника – Михаил Заика и Феофил. Но ничто не могло принудить их отказаться от веры в иконы. Феодор защищал ее своими речами, Феофан своими стихотворными канонами. Их проповеди обратили в истинную веру большое число столичных еретиков и даже многих императорских чиновников. Именно Феофил приказал вытатуировать на лбах у этих двух исповедников написанное в стихотворной форме, ямбом, обвинение в нечестивости, вероотступничестве и преступной глупости. За эту надпись они получили славное прозвище Начертанные. Феодор умер в тюрьме, Феофан после восстановления православия был возведен патриархом Мефодием на кафедру митрополитов Никейских.

Еще один поэт, святой Иосиф Гимнограф (иначе Песнописец), чьи песнопения во славу икон производили глубокое впечатление на народ, а также знаменитый художник-монах Лазарь, чьи произведения красноречиво свидетельствовали о его верности старым верованиям, были подвергнуты жестоким пыткам. Монахи из монастыря Авраамитов, которые все вместе пришли к императору и высказали ему разумные предостережения, сразу после этого их выгнали из столицы, привели на берег Понта Эвксинского и избили палками до потери сознания.

Поскольку монахи были самыми горячими защитниками веры в иконы, их преследовали всюду, ожесточенно и безжалостно. «Не соблюдались никакие предосторожности, и Феофил, выйдя из себя, приказал закрыть все монастыри в населенных пунктах».

Но и тогда были монахи настолько отважные, что не боялись опасностей жизни в столице и приходили туда упрекать самого императора за жестокость и нечестивость. Феодор Студит умер 11 ноября 826 года, но его религиозная политика продолжала существовать и после его смерти. В этот второй период иконоборчества он был душой всего сопротивления, православные епископы, игумены и монахи постоянно консультировались с ним и повиновались ему, и он даже на смертном одре оставался уважаемым оракулом для своих современников. Он научил их иметь смелость отвечать самим государям, что «управлять делами государства положено им (императорам), но судить о церковных делах следует священникам и богословам. Ибо апостол сказал: „Бог установил в своей церкви сначала апостолов, потом пророков, в третью очередь ученых богословов, но нигде не упоминает об императорах. Это они (упомянутые) должны решать вопросы, связанные с догматами и верой. Вы же, императоры, должны им подчиняться и не присваивать их должность”». Примеры, которые приводил Феодор, бесчисленные письма, в которых он излагал свои взгляды, составленные им списки правил поведения, в особенности те, которые получил от него святой доблестный монах Мефодий, самый заметный представитель ортодоксальной партии, который обеспечивал сопротивлению единство направления и непрерывность, в итоге одержали победу над всеми крайностями императорского деспотизма.

Когда Феофил умер, его жена, императрица Феодора, правившая государством до совершеннолетия его сына Михаила Третьего, которому было тогда три года, поспешила восстановить культ икон. Патриарх-иконоборец Иоанн Леканомант был изгнан из столицы и заточен в монастырь. На его место был поставлен монах Мефодий, который своим долгим добродетельным и героическим прошлым заслужил право взойти на престол константинопольских патриархов в один из самых трудных периодов этого бурного века. Он был в состоянии возобновить труды, начатые святым Германом, святым Тарасием, святым Никифором и Вторым Никейским собором. Его губы были изуродованы железом иконоборцев, и, выполняя свои публичные обязанности, он был вынужден поддерживать свои разбитые челюсти белыми повязками, которые стали для его преемников регалиями и украшением их патриаршего сана. Но он сохранил достаточно воодушевления и голоса, чтобы диктовать свои гимны и речи, по-прежнему грозные для врагов икон. С согласия императрицы восстановление православия было отмечено в высшей степени торжественным праздником. На празднестве встретились множество монахов, которые поспешили явиться туда «с горы Олимп, с горы Иды, с горы Афон; у большинства на теле были почетные свидетельства их постоянства – следы мук, перенесенных в дни преследования. Там пели триумфальные оды поэта Феофана Начертанного и одного из учеников Феодора Студита; их и теперь поют в греческой церкви в первое воскресенье Великого поста – в Неделю Торжества православия. Мы храним законы церкви, которые соблюдали наши отцы, мы пишем образа, мы почитаем их нашими устами, нашим сердцем, нашей волей, и не только иконы Христа, но также иконы всех святых. Честь и почтение, обращенные к иконе, переносятся на того, кого она изображает; таково учение вдохновленных Богом Отцов, мы его знаем и с верой во Христа восклицаем: следование Благословите Господа, все его творения».

Через два года после этого императрица и патриарх, словно для того, чтобы еще сильнее стереть все воспоминания о прежнем преследовании, привезли в Константинополь в присутствии собравшейся по этому случаю огромной толпы священников, монахов и мирян, останки святого Феодора Студита, за восемнадцать лет до этого погребенные возле места его изгнания. Эти прославление и почести, этот триумф больше, чем кто-либо еще, заслуживал тот, чья непрерывная деятельность, смелые начинания и неукротимое упорство так плодотворно влияли на его современников и так полезно действовали на мораль в пору всегда готовых вспыхнуть снова конфликтов между двумя властями. Для подготовки победы ортодоксов он сделал больше, чем кто-либо другой. Благодаря этому доблестному игумену они стали ясно видеть, в чем состоит их долг, научились бороться за истину и справедливость и сохранили самое драгоценное из всех благ – свободу совести.

Остается лишь сказать о том, до какой степени константинопольские монахи во время долгой иконоборческой смуты оставались верны своим религиозным обязанностям и православию. Императоры, для которых было так важно привлечь на свою сторону самых видных представителей монашества, добились в своей попытке хотя бы частичного успеха или нет? Это нелегко узнать, потому что так же, как в случае с историей преследования христиан в первые века, «историки церкви знакомили нас с теми, кто мужественно сопротивлялся, а не с теми, кто имел слабость отступить». Нельзя сомневаться в том, что равнодушные и честолюбивые люди, всегда готовые предать свои убеждения ради выгоды, и образцовые чиновники, которые сделали своей профессией во всем следовать предпочтениям хозяина, быстро приняли решение в пользу религии императора.

Историк Феофан и автор жития Стефана Нового совершенно точно называют число монахов, пострадавших вместе с мужественным настоятелем, но нигде нам не сообщают, сколько было тех, кто последовал печальному примеру монахов-иконоборцев Константина или Леканоманта, которых милостивый к ним император призвал на Патриарший престол. Очень часто встречаются описания пыток, которым подвергали ортодоксов: их завязывали в мешки и бросали на дно моря, им вырывали или сжигали бороду, их бичевали, уродовали им носы или выкалывали глаза; иногда им предлагали самые опасные соблазны и предлагали немедленно сделать выбор между женитьбой и ослеплением; но те, кто оказался слаб и не устоял, известны нам гораздо меньше, чем те, кто сопротивлялся, и писатели православной партии, упоминая о сдавшихся, всегда проявляют сдержанность, которая плохо сочетается с пытливостью историков.