4

Они были и самыми верными подданными империи. В эпоху иконоборческих преследований они громко требовали свободы вероисповедания и не признавали за гражданской властью право принимать указы по вопросам религиозного вероучения, но никогда не ставили под сомнение авторитет императора в мирских делах. Для них так же, как для любого набожного византийца, базилевс был живым образом божественного величия, и в их устах пышные эпитеты «священный», «святой», «божественный» по отношению к государю трогательно и правдиво выражали искреннее убеждение христиан. Императоры просили монахов молиться за них, считая, что эти молитвы принесут государству защиту Неба, чем обеспечат империи процветание и помогут ее оружию побеждать. Когда родина оказывалась в опасности, когда случались ссоры внутри императорской семьи или затруднения из-за ее тайных желаний, даже для научных исследований всегда обращались к какому-нибудь святому монаху, разыскивали его и советовались с ним о делах церкви или государства. Монахи были честью империи: то, что ереси были причиной ее слабости, правда; то, что еретики были естественными союзниками ее врагов, тоже правда, а вот монахи, самые пылкие противники всех заблуждений, были и лучшими защитниками империи. В VIII и IX веках, в то самое время, когда императоры-иконоборцы мешали монахам вербовать новичков, запрещая прием послушников, конфисковали все их имущество и даже распускали само монашеское сообщество, монахи распространяли византийскую цивилизацию и влияние Византии на огромную территорию с помощью своих поразительных мирных завоеваний.

5

Но главное, чем константинопольские монахи навечно вписали свои имена в память людей, – это их интеллектуальная деятельность и их изумительная плодовитость во всех областях литературы и искусства. Больше нельзя утверждать вместе с Монталамбером, что после ста лет добродетельного существования «монашеское сообщество во всей Византийской империи позволило себе ослабнуть и стать бесплодным и постепенно впало в ничтожество; оно ничего не спасло, ничего не возродило, ничего не восстановило». Восхищение латинскими монахами не должно заставлять человека забыть о справедливости к монахам Востока, и в частности к монахам Константинополя, потому что, намного раньше монахов Запада, в течение всего раннего Средневековья, когда западные монахи не сознали почти ни одного литературного произведения, византийские монахи не только обращали в христианство и приобщали к цивилизации варварские народы, но и свято хранили сокровища древней литературы и традиции всех священных и мирских наук. Именно они заслужили себе славу тем, что сохранили античный запас знаний, сумели приспособить эти знания к нуждам нового общества, создали изумительную христианскую поэзию, которая намного превосходит попытки поэтов латинского Запада. Их монастыри были поразительными школами, где ученики изучали каллиграфию, искусство миниатюры, живопись, где им по очереди преподавали богословие, историю, аскетизм, сочинение житий, сложение гимнов и песнопений, музыку и все науки. Их произведения, которых до нас дошло очень много (причем большинство не было издано), неоспоримо свидетельствуют о плодовитости, гибкости и разносторонности умов своих авторов. Монахи были, и это сказано очень удачно, «библиотекарями человечества».

Если мы сейчас имеем право восхищаться нашим западным Средневековьем, которое еще недавно так презирали, то византийское Средневековье едва начинает снова заслуживать благосклонность, и католики, кажется, больше, чем кто-либо другой, отказываются в полной мере воздать ему справедливость. Константинопольские монахи, известные своей добродетелью и благотворительностью, своим постоянством при защите и распространении истинной веры, своим усердием при сохранении и распространении науки, больше всех остальных византийцев имеют право на эту необходимую реабилитацию.

Эмиль Кранц,

университет Нанси