В здании находились Малыш Мендел, гангстер из Сохо, и Мойша Липман, главарь еврейских банд в Бентал-Грин; кроме того, присутствовал молодой человек из «Хиббат Зиона», который явно нервничал, и другие представители еврейских организаций. Пришли некоторые убежденные социалисты, Рубен Сингер и Билл — всего около двадцати человек. Собравшиеся с опаской посматривали друг на друга и ждали, когда слово возьмет Голдберг. С опаской посматривали друга на друга все, кроме Малыша Мендела, который сидел на тюке с табаком в дорогой обуви, закинув ногу на ногу, и поглядывал вокруг скорее с любопытством.

Когда все собрались, Голдберг начал. Он говорил по-английски, по ходу речи переводя на идиш и русский.

— Я позвал вас сюда, господа, поскольку нам нужно принять важное решение. Поднимается волна насилия, которая довольно скоро захлестнет город. Этот час грядет, мы уже видели предзнаменования беды. Мы должны решить, что делать. И это решение окажет большое влияние на всю нашу дальнейшую жизнь. Если вы посмотрите по сторонам, то увидите здесь много своих знакомых, а также людей, которых вы не знаете, людей, которым вы доверяете, и тех, кому вы не подали бы руки. Среди нас есть капиталисты и социалисты. Те, кто хотел бы, чтобы все евреи жили в Палестине, и те, кто процветает здесь, в Лондоне. Объединяет нас одно мы все евреи. И сейчас это самое главное, потому что именно из-за этого мы подвергаемся гонениям. Вы все отложили свои дела, пришли сюда, и я очень рад вас видеть. Думаю, начать стоит с того, чтобы каждый рассказал, как обстоят дела в его районе, а потом мы решим, что делать. С кого начнем? Мистер Мендел?

— С удовольствием, Дэн, — отозвался Малыш Мендел. — Но сначала хочу задать вам вопрос. Вы не дурак, а нам известно, что за вашу голову назначена награда. Почем вы знаете, что, выйдя отсюда, один из нас не сдаст вас властям?

Голдберг улыбнулся, и его глаза озорно блеснули.

— Я даже как-то не подумал об этом, — ответил он, и никто ему не поверил. — Вот что, Малыш, если вы знаете, кто именно хочет меня сдать, попросите его покинуть помещение, а я расскажу остальным, как собираюсь помешать ему. Потом он вернется, и мы продолжим.

Все заулыбались, пуще других сам Малыш Мендел. Он кивнул:

— Хорошо. Думаю, придется верить своим братьям-евреям, даже законопослушным. Ситуация в Сохо следующая, господа…

Салли слишком устала, чтобы продолжать обследовать дом этой ночью. Вместо этого она лежала, прислушиваясь к мерному сопению Элизы и обдумывая то, о чем узнала за день.

Первое — случай с лакеем. Зря она так легко раскрыла себя, но с другой стороны, если все будут знать, что ее цель — Мишлет, ни у кого не вызовет подозрений ее интерес к Цадику: просто через него она пытается добраться до его личного слуги. В целом она неплохо выпуталась из этой ситуации, несмотря на то что поначалу запаниковала.

Второе — сам Мишлет. Встречаясь с ним, теперь она каждый раз вспоминала слова секретаря: Мишлета обвиняли в чем-то, что связано с детьми. Салли ломала голову над тем, какого рода злодеяние он совершил. Естественно, она опасалась за Харриет.

Третье — секретарь и все эти кабинеты на третьем этаже. Именно туда и нужно пробраться.

Четвертое — то дело, что обсуждали гости с хозяином, когда она разливала кофе. И это было самым важным. Цадик вместе в Пэрришем планировали начать мятежи, нападения на евреев. Они собирались поднять волну ненависти и кровавых погромов… Салли чувствовала, что земля движется под ней, целые пласты земной коры уходят из-под ног, и все, что она могла сделать, — удержать несколько камушков.

Но ключом ко всем этим передвижениям был этот обрюзгший, недвижимый человек — Цадик. Салли понимала: для того чтобы помешать ему, нужно выяснить, кто он такой или за кого себя выдает; и чтобы выяснить это, необходимо понять суть его заговора против нее и Харриет.

Почему из всех женщин Лондона, имеющих маленьких детей, он выбрал именно ее? Цадик был окружен охраной, вокруг него витала некая тайна, но, поднеся чашку к его губам, Салли почувствовала лишь его полную беспомощность. От мысли, что вот этот по-детски беззащитный человек превратил ее жизнь в настоящий кошмар, становилось еще страшнее. «И из сильного вышло сладкое…» — вспомнила она загадку Самсона. И из немощного вышел яд. Из тьмы… Из прошлого…

Салли заснула.

В Уайтчапеле, в Спайталфилдс, в Майл-Энде и Уоппинге нещадно хлестал дождь. Канализация переполнилась, сточные канавы и трубы захлебывались от небывалого количества воды.

В барах, в Обществе слесарей, на кухнях, в гостиных и приютах только и разговоров было, что грядет беда.

Об этом говорили докеры, сидевшие без работы, работники фабрик, пивоварен, кожевенных заводов, складов, землекопы, разнорабочие — все, кто чувствовал себя обманутым, кого лишили дома или земли… Меж ними шныряли люди Пэрриша, угощали выпивкой, давали взаймы, выпускали свой яд.

Евреи всегда найдут выход из любой ситуации, так ведь?

Они никогда не испытывают недостатка ни в чем.

Они захватили все рынки.

Болезни. Они распространяют болезни… Их женщины разносят всякую дрянь…

Их прибывает все больше и больше с каждым кораблем.

Можно идти до самого конца Брик-лейн и за целый час не увидеть ни одного английского лица. Хэнбери-стрит, Фэшн-стрит — то же самое; Флауэр и Дин-стрит…

То венгерское дело, о нем писали в газетах: они украли христианского младенца, убили и использовали его кровь в своих ритуалах. Это чистая правда. Были свидетели, они сознались…

Похожий случай был в Германии.

Христианские дети? Они что, убивают их?

Таких случаев было очень много.

На Монтагю-стрит живет еврейская девушка, она похитила ребенка.

Да иди ты…

Точно! Ребенок не еврейского типа… Светленький…

— Монтагю-стрит? — переспросил Пэрриш.

Он сидел в баре на Уайтчапел-роуд, в просторном зале, отделанном красным деревом, с большими полированными зеркалами и обитыми плюшем барными стойками. В воздухе висел тяжелый сигарный дым, и Пэрриш угощал знакомых выпивкой.

— Да, — подтвердил его осведомитель, еле ворочая языком и допивая восьмую пинту пива.

— А ты видел ребенка? Кто это, кстати, мальчик или девочка?

— Моя старуха видела. Вроде девочка. Все время плачет. Ясное дело — ведь ее похитили.

— Твоя жена знает улицу?

— А то! Она там родилась. Еще до того, как эти жиды все заполонили. Она как раз вчера шла по улице и услышала, как кричит ребенок, — хорошо все продумали: покрашенный дом, чистые занавески, много денег, наверное, а? Много денег, я говорю, это точно.

— Думаю, живут они неплохо, — ответил Пэрриш. — Продолжай про ребенка.

— Так вот, она услышала плач и заглянула в окно. И увидела, как светловолосая девочка пытается вырваться от этой еврейки, что ее держит. Та жену заметила и отошла от окна. Жена говорит, украли ребенка, как пить дать украли. Хотя она мало чего понимает в этом деле… Так что, это правда?