незримый вихрь открывал и набрасывал черные покрывала, – все это затемняло чувство реальности, создавая какую-то фантастическую картину точно нездешнего мира.

Наконец симфония огня окончилась. Мы очнулись. Но что же это было? Корпус ли нам указывает направление, противник ли нас ищет? Кто может на это ответить?

Вскоре вернулась разведка, но с печальной вестью – дороги она не нашла.

Поехали назад. Проблуждав всю ночь, только под утро попали в Ново-Воронцовку и, не задерживаясь там, вошли на Бериславльскую дорогу. Проскочили вовремя, потому что на рассвете село было занято петлюровцами.

Ехали осторожно и в большой тревоге, так как в Воронцовке мы смогли узнать только то, что бой окончился к вечеру и корпус ушел, вероятно, на Бериславль.

Только под утро наткнулись на хуторок, где была тыловая застава от корпуса. Узнали, что все благополучно и что мы идем по верной дороге.

Наступил день, ночные призраки исчезли, но какая усталость охватила все тело! Ведь идут вторые сутки, как мы на подводах, почти ничего не евши. Лошади наши, проделав около 90 верст, тоже едва держатся.

Вдруг откуда-то ветер доносит знакомый грохот. Явственно – пушки – и впереди. Неужели опять бой?

К полудню втягиваемся в глубокую балку, карабкаемся по склону, взбираемся на его верхушку, и перед нами разворачивается точно батальная панорама.

На склоне холма приютился обоз и лазарет. Сбоку ведут огонь пушки; на холме – очевидно, штабная группа, а там вдали перед опушкой села наши цепи, врывшиеся в землю. На окраине села то и дело возникают взлеты наших разрывов.

Но вот что странно – в обозе засуетились, подводы ринулись вперед, все куда-то бегут, тащат пулеметы и направляют их в нашу сторону. Сначала мы не можем понять, в чем дело, наконец догадываемся: нас принимают за противника и вот-вот откроют огонь.

Машем им платками, кричим. Командир высылает двух верховых – те мчатся во весь опор, махая шапками.

Наконец все разъяснилось. Оказывается, генерал Васильченко потерял всякую надежду на наше возвращение; пошли уже вторые сутки, а нас все нет. Штаб решил, что мы погибли.

Едва паника улеглась, начались взаимные расспросы. Оказывается, пройдя всю ночь, утром корпус наткнулся на это село, в котором засел противник. Начало было трагическим. По каким-то сведениям село было якобы никем не занято и в нем было все спокойно. Поэтому, не сделав предварительной разведки, туда поехали квартирьеры и через пять минут попали в засаду. По ним был открыт убийственный огонь. Некоторые там и остались, упав на месте; кое-кто спасся, кого выручили хорошие лошади.

Подошел корпус. Завязался бой. Генерал хотел выбить противника артиллерией, которая гвоздила позиции с самого утра, не желая вызывать атакой лишние жертвы. Да и части смертельно устали (бой вчера в течение целого дня, ночной переход и опять бой). Но перед вечером пришлось начать наступление. Село было взято без большого труда, и мы расположились там на ночлег.

Наутро мы с облегчением покинули это негостеприимное село (по имени Дудчаны) и двинулись по Бериславльской дороге.

Корпус постепенно выходил из дефиле. Мы шли к Днепру, но железная дорога оставалась далеко сзади.

Переход был неспокойным. По пути попадались мелкие махновские и прочие банды. Одни успевали убежать во всю прыть, но кое-кто был захвачен.

Сделав длинный путь, к вечеру корпус подошел к большому и благоустроенному монастырю. Броневой дивизион, шедший в арьергарде, застрял у подъема в гору. Истомленные лошади не могли идти по крутому и грязному подъему. С разрешения генерала мы остались на ближайшем хуторе верстах в пяти от монастыря. Никому не приходило в голову, что нас ждало трагическое пробуждение.

Утром, когда мы одевались, раздался отчаянный крик:

– В ружье, пулеметы на позицию!.. Жив-во!

Шагах в тысяче от сада в задней части хутора маячила большая конная группа, наскочившая на наше охранение, а за нею тянулась длинная лента повозок, теряющихся в туманной дали.

Люди соскочили с подвод и залегали в цепь, загибая фланги, с явным намерением охватить хутор с трех сторон. Начался пулеметный и ружейный огонь.

Противник наступал правильными перебежками с пулеметами. Начальники шли впереди. Видно было, что это настоящие солдаты. Мы ведем интенсивный огонь, но вскоре обнаруживается обстоятельство, ударившее как обухом по голове: у нас может не хватить патронов, так как подвода с боеприпасами успела вечером уехать в монастырь. На позиции оставляют только пулеметы и с десяток лучших стрелков, остальные собираются в доме и набивают из того, что имеется на руках, пулеметные ленты. У нас прекрасная позиция: каменный забор, в котором успели сделать бойницы и что нас прекрасно укрывает. Но все же кое-какие потери есть. Первым ранен генерал Кислый[149], который случайно застрял на хуторе и, как старший, принял командование.

Время идет. Противник наступает методически – все ближе и ближе, несмотря на потери: нам видно, как на поле там и сям остаются сзади цепей лежащие фигуры. Через некоторое время мы окружены со всех сторон. Часть пулеметов и стрелков перемещается на правую и левую стороны сада и в дом.

Как-то теряется счет времени. Временами чудится, что происходит какая-то бешеная скачка. Точно, стремясь вперегонку, вырываясь куда-то вперед, сбоку, справа, слева, сзади, перед нами – клокочет прерывистый металлический вихрь. По саду мечутся командир капитан Каштелян и его помощник капитан Добровольский, подбодряя, обнадеживая.

– Еще немного – должна быть выручка. Не дрейфь!

– А патронов хватает?

– Экономьте. Но пока есть.

– А потом?

– Что Бог даст.

В самом деле, где же корпус? Почему он медлит? Туда были посланы еще утром верховые, но смогли ли они доехать? А если корпус ушел раньше? И сколько времени мы сможем продержаться? Эти думы смутно бродили в мозгу. Это не было связным течением мысли, но ее отдельные броски, и они не мешали делать то, что нужно, определять расстояние, менять прицел, иногда даже переговариваться с соседом… А время идет. Цепи приближаются, уже можно рассмотреть контуры отдельных лиц. Злобнее и резче грохочут очереди, будто пулеметы надрываются в последнем усилии, и кажется, что это серое поле кругом, линии вражеских цепей, треск стрельбы и стоны пуль, вся обстановка затянувшегося боя – это вечность без конца и начала; и в сознании нарастает новое чувство – какая-то странно-покойная покорность судьбе: будь что будет…

И вот, когда казалось, что всякая надежда потеряна и ближайшие цепи перебегали в 250—300 шагах от нас и кое-кто уже стал прилаживать к ноге веревочные петли, чтобы в нужный последний момент привязать к спуску, вдруг грохнул пушечный выстрел. И право, как нам показалось,