я – что ж делать? Маккавей – поговей, говорит поговорка. Сапоги посылаю; они, кажется, по собственному моему опыту, не выполняют своего предназначения: так же стучат, скрыпят и тяжелы, как обыкновенные общественные, должно было их сделать вовсе равными зеленым. (Деньги за сапоги 20 р[уб.]?).

На сих днях у меня сильно разболелся геморрой, вероятно ожесточенный многими слабительными употреблениями против червя, но Рудольф остановил оный недуг чрезвычайно скоро, и я теперь, слава богу, здоров, в некотором смысле.

Видя, как пошло учат здесь истории, географии, риторике и арифметике, я возъимел мысль учить Котла сам – и исполню ее по возвращении из Москвы и, конечно, лучше этих мусьяков, обыкновенно невежественных вообще и не умеющих учить в особенности. Я подарил Котлу стихотворения Жуковского, мне подаренные Протасовой, находившиеся до сих пор у Татаринова и привезенные им из Дерпта. Да кончатся же ваши сомнения и по сему случаю. Посылаю пряник, произведение знаменитой Казани, один из предметов будущей Ярманки. 30 коп. фунт и продается большими пластами – есть двадцатифунтовые. Что же Позерну записку на получение книг в Петербурге [?]. Он спрашивает – смотрите не опоздайте по обыкновению. Ганке Елисавета Петровна не дает, говоря и рассуждая, что вы, господа, выпишете для вашего обихода другой экземпляр, а ей-де он необходим».

Николай Языков – брату Александру, 16 мая 1830 из Москвы.

«Получаешь ли ты мои письма?

Я что-то сомневаюсь в этом: не перевираю ли адреса, не теряли ли их коварные почтальоны и прочее. Путешествие к Троице совершили мы благополучно и удовольственно: туда шли двое суток, осмотрели почти все, и воротились посредством наемной езды, зане нас настигло ненастье, воспрепятствовавшее нам посетить и Вифанию. Я теперь слава богу в смысле духовном, а тело мое ждет уже со страхом и трепетом наступления жаров несноснейших – сегодня 19 в тени!

Ком<овскому?> и Ал<адьину?> мои поклоны.

Баратынский написал повесть в стихах: Цыганка. Шубы просушиваются! Чухломской здесь мне вовсе не нужен – ему нечего делать; и проч. и проч. Иванушке поклон».

П.И. Бартенев. Из очерка-некролога «Авдотья Петровна Елагина»:

«Воспитание детей потребовало переезда на житье в Москву. Елагины поселялись у Сухаревой башни, в доме Померанцева. Впоследствии они купили себе (у известного по своим «Запискам» Д. Б. Мертвого) большой дом близ Красных ворот, в тупом закоулке за церковью Трех Святителей, с обширным тенистым садом и с почти сельским простором… …Дом этот, отданный ею впоследствии И. В. Киреевскому, долго был известен московскому образованному обществу, всему литературному и ученому люду. Языков, поселившийся у Елагиных, вспоминает об этом доме, говоря о:

Республике привольной

У Красных у ворот.

…Ее любимцем в то время был вдохновенный Языков, особенно дружный с П.В. Киреевским. На одном из ужинов она надела ему на голову венок из цветов. В доме у Красных ворот устраивались чтения, сочинялись и разыгрывались драматические представления, предпринимались загородные прогулки, описывались в стихах, например странствование к Троице-Сергию. Языков сделал стихотворный отчет этому пешему многолюдному хождению…

…Из языковского описания сохранились в печати прекрасные стихи о происхождении мытищинского ключа… Дом А.П. Елагиной сделался средоточием московской умственной и художественной жизни. Языков совместничал с «княгинею русского стиха» К.К. Павловою, тогда еще девицею Яниш, удостоенною внимания со стороны Гете…

…П.Я. Чаадаев являлся на воскресные елагинские вечера. Возвращенный из ссылки Баратынский был у Елагиных домашним человеком и целые дни проводил в задушевных беседах с другом своим старшим Киреевским. Погодин сердечно привязался к Елагиным. Молодой Хомяков читал у них первые свои произведения. Рядом с забавами и «Вавилонскою принцессою», большою шуточною пьесою (из которой отрывок о судьбе Трои, принадлежащий И.В. Киреевскому, напечатан в «Деннице» Максимовича), шло серьезное учение. Лучшие профессора университета давали уроки братьям Киреевским».

М.В. Киреевской

Ее светлости, главноуправляющей отделением народного продовольствия по части чайных обстоятельств, от благодарных членов Троице-Сергиевской экспедиции.

В те дни, как путь богоугодной

От места, где теперь стоим,

Мы совершали пешеходно

К местам и славным и святым;

В те дни, как сладостного мая

Любезно-свежая пора,

Тиха от утра до утра,

Сияла нам, благословляя

Наш подвиг веры и добра;

И в те часы, как дождь холодный

Ненастье нам предвозвестил,

И труд наш мило-пешеходный

Ездою тряской заменил;

Там, где рука императрицы,

Которой имя в род и род

Сей белокаменной столицы

Как драгоценность, перейдет,

Своею властию державной

Соорудила православно

Живым струям водопровод;

Потом в селе, на бреге Учи,

Там, где в досадном холодке,

При входе в избу на доске,

В шинели, в белом колпаке,

Лежал дрожащий и дремучий

Историк нашего пути, —

Его жестоко утомили

Часы хожденья и усилий

И скучный страх вперед итти;

Потом в избе деревни Талиц,

Где дует хлад со всех сторон,

Где в ночь усталый постоялец

Дрожать и жаться принужден;

Потом в местах, где казни плаха

Смиряла пламенных стрельцов,

Где не нашли б мы и следов

Их достопамятного праха;

Там, где полудня в знойный час,

Уныл и жаждущий подушки

На улице один из нас

Лежал – под ним лежали стружки!

Потом, в виду святых ворот,

Бойниц, соборов,