— Вообще, запереться на полгода в здании с водопроводом! Канализацией! Электрическими обогревателями! Проще сразу сесть в сугроб и расслабиться. Гораздо надежнее были бы печи из кирпича и запас угля, который можно, по крайней мере, точно рассчитывать. Ну и цистерна с водой. Плюс растопленный снег. Плюс физическая работа — заготавливать дрова… А в этой душегубке бедные ребятишки просто перемерзли бы, не дожидаясь дедушки Эдгара.

Руслан любовался картиной лесной дороги, бегущей навстречу. Внутреннее кино продолжалось без его волевых усилий, но краски блекли в каждой секундой.

— Вы сознательно их… тех людей, начальника… напугали? Чтобы мы ушли? — спросил Руслан.

Питер помолчал.

— Нет, — признался наконец. — Кроме меня, здесь еще кое-кто… был.

— Кто?

Внутреннее кино продолжалось, теперь черно-белое. Руслан приподнялся на локте и видел одновременно комнату, закутанную фигуру в дальнем углу — и бегущую навстречу дорогу.

— Лежи спокойно. Уже никого нет.

— В тот вечер, когда что-то горело…

— Да, да. Видишь ли, там, на старой турбазе, застряли с лета пара ребят, студентов. Сюда они приехали вроде тебя, как бы здоровые, а потом их накрыло. Альпинисты-экстремалы с палаткой. Муж и жена.

— Не рассказывайте, — быстро сказал Руслан.

— И не собираюсь. Мертвые, как ты уже знаешь, ничего не чувствуют и не боятся. Но бывают очень общительными и даже агрессивными. А я не знал, что ты уже болен.

— Так это из-за меня?!

— Что — из-за тебя? Ребята бы сами мне спасибо сказали, если бы могли. Кстати, давно хотел поинтересоваться… а как так вышло, что все уехали, а ты остался один? Это был твой гениальный план?

— Меня заперли в сортире, — сказал Руслан. — Я всего-то на пару минут опоздал.

У него перед глазами по-прежнему рябило. Но это была уже не дорога в летний полдень — надвигался тоннель, ведущий все глубже. Все тело покрылось гусиной кожей.

— А как… как вы сюда попали?

— Пешком, Руслан. Через перевал. Не будучи уже ни здоровым, ни живым… Собственно, я сбежал из морга, потому что знал, что от принудительной кремации не отвертеться.

Руслан вытянулся под одеялом. Его снова начало трясти, но хуже всего был тоннель перед глазами, который не кончался и не кончался.

— Я очень умный покойник. Самый умный в нашем полушарии. Поэтому я решил, что достоин… э-э… существования. Хоть какого-нибудь.

— Мне снова плохо, — прошептал Руслан.

— Это естественно. Ты же болен. Но если ты повернешься к стене, я вколю тебе лекарство.

— Мне станет лучше?

— Ты просто будешь спать. До утра.

* * *

На другой день хваленый ньюхоп не подействовал. После укола наступило краткое облегчение, немного упала температура — и все.

— По крайней мере, ты быстро справляешься, — сказал Питер.

— Что?

— Через пару дней ты получишь свою определенность.

Руслан закрыл глаза. Сразу же появился тоннель — мелькающие темно-коричневые стены, склизкий пол. Дорога, ведущая вниз, в темноту.

Мертвец тяжело поднялся со стула. Скрипнула дверь.

— Питер, не уходите, — прошептал Руслан.

— Я воды принесу.

— Я не хочу пить.

Мертвец взгромоздился обратно. Сиденье офисного стула опустилось под его весом почти до самого пола.

— Тебе хочется знать, как это происходит?

— Мне не хочется знать. Мне бы хотелось выключиться… И включиться потом, с иммунитетом. Или совсем не включаться.

Питер оттолкнулся ногами. Стул проехал полтора метра по гладкому деревянному полу и остановился перед высоким шкафом. На дверце болталась оборванная печать на шнурке.

— Можно попробовать тебя загрузить, — сказал мертвец, открывая дверцы. — Но я не уверен, что получится. Лихорадка специфически действует на нервную систему… Я говорил уже, что был знаком с Эдгаром?

— С Эдгаром? С тем, который…

— Да, он якобы первый ее распознал. На самом деле он ее создал. Но доказательств нет, поэтому меня можно привлечь к суду за клевету.

Питер возился в шкафу, позвякивая склянками, Руслан видел его спину в грязном белом халате.

— Я встречался с ним лет пять назад на одной конференции в Америке. Вовсе не старый, как можно было предположить, полный сил… оптимист. Он обо мне тоже кое-что слышал. Мы сели с ним в баре и славно просидели за скотчем часика три. Заказав четвертую порцию, он стал немножко болтлив. Он сказал мне, что его цель — бессмертие. Разумное существо не может быть смертным, это нонсенс с точки зрения философии. Безмозглые твари, жуки, червяки, птицы, живут естественно, повинуясь природе, дарят жизнь потомству и насыщают землю перегноем после смерти. Это естественный цикл. Разум в него не укладывается, поэтому главное стремления разума — преодоление смерти. Не смирение, нет, сказал Эдгар. Преодоление. Я заинтересовался и спросил, есть ли успехи на данном пути. Я, разумеется, иронизировал. И он иронизировал. Мы оба были очень веселыми в ту ночь, немного пьяными и довольными собой. Я думал, что забуду его слова на другое же утро.

Он выпрямился, держа в руке упаковку с ампулами и шприц.

— Ты все еще хочешь, чтобы я тебя вырубил?

— Расскажите, — попросил Руслан. — Мне интересно.

Питер положил шприц и лекарство на стол. Снова уселся в кресло. Положил на подлокотники большие руки в резиновых перчатках.

— Бессмертие — философская категория, а не биологическое свойство организма. Ты согласен?

— Я не знаю…

— Он сказал: блестящий разум вынужден существовать внутри будущего трупа. Но почему? Почему человеческое тело подчиняется тем же законам, что улитка, амеба? Птичка на ветке? Надо, чтобы менялись поколения, чтобы возникали и закреплялись полезные мутации. А территории и корма для всех не хватит, поэтому высидел птенцов, научил летать — и вали отсюда, удобряй корни этих высоких деревьев. Человеческое тело болеет, стареет, разум не находит выхода и придумывает отговорки… Например, крестьянин вырыл колодец у дороги и умер. Всякий, кто пьет воду, вспоминает его. Крестьянин бессмертен?

— Нет.

— Художник написал портрет женщины, и через четыреста лет люди стоят в очереди за право посмотреть на нее. Художник бессмертен? Женщина бессмертна?

— Ну…

— Правильный ответ — нет. Они давно в могиле, им плевать.

Питер подался вперед. Их с Русланом разделяло пять шагов через комнату.

— Эдгара не устраивали протезы бессмертия вроде мемориальных досок. Ему не интересно было, кто его вспомнит или не вспомнит, кому или чему он даст жизнь. Он не хотел обессмертить свое имя. Его раздражала неизвестность в вопросе о посмертном существовании души. Он полагал, что мыслящее существо не должно умирать здесь, в материальном мире.