Сахар в кофе для Митрофанова Лена размешивала не потому, что у нее пунктик на контроле и доминировании. Надо ей это очень. Лена с куда большим удовольствием лежала бы на диване под сериальчик или передачу про хищную фауну Антарктиды. Лена клала в кофе Митрофанова две ложки сахара и тщательно перемешивала только потому, что Митрофанов пил кофе сугубо с двумя ложками сахара, а сам положить его забывал и частенько от этого огорчался либо отставлял кружку. Сколько Лена этого кофе выплеснула – кафе «Повод есть» на неделю хватит. А Лена положить сахар не забывала. Ей нетрудно потратить полторы секунды на то, чтобы родному человеку стало удобно – и так, как надо.

Так было всегда и со всеми, это подразумевалось само собой, потому что яжежена, яжемать, дочь и так далее, как иначе-то можно – терпеть-смотреть, как человек морщится и отставляет чашку, надевает несвежие носки или пишет на туалетной бумаге, раз писчая кончилась? Никак нельзя.

То, что такое поведение воспринималось не как незаметная забота, а как удушливый контроль, оказалось очень обидным и несправедливым. А еще обидней и несправедливей то, что без заботы, крыши над головой и теплой стеночки за спиной человек добивается успеха, о котором в тепличных условиях ему и думать было лениво.

Я считала, что он ангел, потом – что он гад. А он просто неплохой мужик и остался таким, каким был. Просто раньше был мой, а теперь сам не свой. Ну и предатель, конечно.

Митрофанов за пару месяцев вырос из обыкновенного дядьки в героя пособия по краеведению, что важно для любого мужика с зачатками амбиций. В героя, способного улучшить жизнь кучи людей, близких и совершенно незнакомых, – а это важно для любой зрелой личности.

Можно было списать рост на вдохновляющую роль любви – Лену это уязвило бы, но и немножко подбодрило: вот, мол, научился Митрофанов в молодости слушаться умных активных женщин, добился чего-то, потом расслабился, а теперь новую активную нашел, снова напрягся – и поперло. Но, к сожалению и облегчению, следовало признать подпинывания мягким женским местом вторичными и не слишком существенными по сравнению с фактором захлопнутой двери. Лена это и по себе видела. Они с Митрофановым вцепились друг в друга молодыми и замотались в кокон относительного благополучия так, что ни шагнуть, ни дернуться. Так, сцепившись в мертвом блоке, и шли потихонечку ко дну достойной старости, такому же относительно комфортному и смертельно вязкому. А когда Митрофанов оттолкнул Лену, получилось как в школьном стишке – оковы тяжкие пали, темницы рухнули, и он рванул вверх, к свободе. И Лена по привычке туда же – хотя поначалу честно пыталась, как завещано Офелией и реакцией отталкивания.

Не к этому Лена себя готовила, оказывается. С другой стороны, всерьез есть смысл готовить себя лишь к смерти. Только она придет по-любому и без обмана. Все остальное, извините, жизнь – и «вот уж чего не ждали» вместе со «сколько можно-то» и «эх, чуть-чуть не успели» относятся к ее сущностным характеристикам.

Многое не успела. В Америке не побывала, в Антарктиде тоже, даже на Байкале. В кабриолете не прокатилась, ганджу не курила, волосы в зеленое не красила, внуков не нянчила, про прадедов не узнала, английский не выучила, «Игру престолов» не досмотрела – да и не начала, честно говоря, скучно. В Ниагарском водопаде не купалась, в космос не летала, с двумя мужчинами не пробовала и хотя бы с одним негром или женщиной, даже мужу не изменила ни разу, дура такая, – хотя юридически-то мы не в разводе, так что будем считать, формальный зачет есть.

Ремонт на бывшей Ленина не сделала, все собиралась только. Смешно. Бывшая Ленина.

Сами вы бывшие. Я настоящая. Это вы бывшие, ну или вы существуете потому, что я про вас думаю. Ай, больно как. Зато проходит быстро.

И зато похудела.

Вообще, я молодец, между прочим. Я и раньше была молодец, везде. Дочь вырастила, мужа, как это сказать – возмужала, допустим, – все здоровые, хорошие, вон самостоятельные какие, аж брызги из глаз. Обед-ужин всегда готов, дома чисто, в обеих квартирах, на работе порядок. Елки-палки, когда весь город покупает и носит то, что ты для него выбрала, – это же совершенно особое чувство, острое и сладостное оттого, что никто про свою подчиненность твоему выбору не знает, и предельное в случаях, когда дамочка в кофте из твоего набора истово вкручивает собеседнице в парикмахерской, какая она вся не такая, потому что сочетает в себе оригинальность и неповторимость.

Хотя этим, конечно, странно гордиться. Все равно что гордиться тем, что ты человек, русский, женщина – о, «русский женщина», это прям хорошо, – прямоходящий, умеешь жарить картошку и вставать по будильнику. Кто не умеет-то, у кого семья не в порядке, кто на работе не делает того, что от него требуется? Люмпены да бомжи, о них не будем. Впрочем, они же, наверное, тоже чем-то гордятся. Такие, как Витя, даже обоснованно, но есть и большинство. Всегда есть большинство.

Родился, покоптил, помер – как Тимофей говорит, это арка героя такая. Каждый – герой, хоть и тридцать пятого плана. Каждый считает себя лучшим и уникальным, каждый готовится к чему-то особенному и каждый действует, руководствуясь собственной моралью. И таких моралей куча: есть главные, есть частные, а есть одна, вытекающая из вышесказанного. Мораль такая: бывают люди, которые не пригодились. Их большинство.

Иногда жизнь прожита зря. Так что, не жить теперь?

Человеку надо считать себя лучшим, чем кто-то еще. И это не сложно. Можно же и Чупов считать особенным городом: типа у нас тут не свалка, а уникальный центр притяжения миллионов жизней, их кусочков, которые можно собрать в мозаику, перегной будущего урожая, для которого мы если не почва, то теплица, тьфу.

Моя-то жизнь еще не прожита – ну, технически. И прожитый кусок был не зря. Так?

Если уж гордиться, то последними неделями, когда я подняла весь город, поставила в маршевую позицию, а теперь так же уверенно удержала от похода в пропасть – всех удержала, от активистки Майи Александровны, от которой уже трясутся потребнадзор, прокуратура и райсуд, до мудака Бехтина, который меня вроде вполне определенно понял, не говоря уж про Митрофанова и Ивана.

С другой стороны, как у них будет дальше, без меня-то, сказать невозможно. Можно только посмотреть. А для этого придется вернуться.

Надо исходить из того, что не вернешься. Тогда может получиться. Не в том смысле, как в нудном стихе из старого фильма, «и каждый раз навек прощайтесь» – я не на миг ухожу, – но просто чтобы не накаркать. Такое мое цыганское счастье: спотыкаться на ровном месте, ронять бутерброд маслом на единственную белую блузку и напарываться на ржавое острие в памятнике средневекового зодчества, воздвигнутом без единого гвоздя. Поэтому сейчас надо уйти как следует. Это важно. Это всегда было очень важно, иногда важнее всего.

Жить ради других – штука красивая и социально обусловленная. Но жить ради другого – глупо и преступно с точки зрения эволюции. Приводит к сатрапии – в одной ли семье, во всем ли государстве, разницы нет.

В нашу эпоху, да и всегда, главное – родиться, жить и умереть так, чтобы самому не мучиться и других не мучить. И оставить нужное наследство тем, кого считаешь своими, при этом не оставить никакого беспорядка и мусора. Тогда, может, и впрямь вспомнят.