— Господин Козимо? — прошептала я.

— Катрин?

Фигура удалилась. Я слышала скорые шаги, смягченные ковром на полу. Вспыхнула спичка. Руджиери зажег лампу возле кровати.

Спутанные пряди падали ему на лицо, из-под ночной рубашки у ворота выглядывали темные волосы. В дрожащей левой руке колдун сжимал рукоятку обоюдоострого длинного ножа — более короткого варианта рыцарского кинжала.

— Катрин, — повторил он в волнении. — Боже, я мог бы вас убить!

Он положил нож на матрас.

Я быстро заговорила на тосканском наречии, на нашем родном языке.

— Козимо, должна ли я объяснять свой визит?

Астролог молчал, и я добавила:

— Они придут за вами до рассвета.

Он наклонил голову и уставился на ковер, словно читал по нему важное послание. Губы его беззвучно шевелились. Наконец он сказал:

— Я вам понадоблюсь.

— Если останетесь, нам обоим несдобровать, — возразила я. — Что будет со мной, если вас посадят? Или сожгут заживо?

Руджиери впервые поднял на меня глаза, но не ответил.

Я нашарила в складках юбки карман и достала бархатный кошелек, тяжелее, чем тот, первый.

— Возьмите, — попросила я. — На улице вас ожидает лошадь. И держите в тайне, куда едете.

Козимо выставил вперед руку. Я надеялась, что он примет кошелек, но вместо этого он взял меня за руку и притянул к себе.

— Катерина, — пробормотал он мне на ухо. — Вы думаете о себе плохо, а я уверен, что вы лучше всех. Только самое сильное и любящее сердце готово погрузиться в темноту ради тех, кого оно любит.

— Значит, вы и я — родственные души, — заметила я, поднимаясь на цыпочки.

Я прижала губы к его рябой щеке и с удивлением обнаружила, что кожа у него мягкая и теплая.

Козимо провел пальцами по моему лицу.

— Мы встретимся, — пообещал он. — Скоро. Очень скоро.

Он нагнулся и поднял кошелек. Я отвернулась и вышла, не оглядываясь.

Меня провожала старуха со свечой; я прикрыла лицо вуалью, чтобы она не увидела моих слез.

Если Генрих и заметил исчезновение Руджиери, то промолчал. Подозреваю, он испытал облегчение оттого, что я не допустила появления колдуна в инквизиции.

Франсуа де Гиз, выдав племянницу за дофина, вернулся к войне и захватил у короля Филиппа город Тионвиль. Мой кузен Пьеро поехал вместе с ним и пал во время атаки. Его грудь поразила свинцовая пуля, выпущенная из аркебузы. Пьеро истек кровью на руках де Гиза. Добрый католик де Гиз просил его помолиться, чтобы Иисус принял его на Небеса. Пьеро раздраженно ответил:

— Иисус? Какой Иисус? Не пытайтесь обратить меня в мой последний час! Я всего лишь отправляюсь туда, куда и все, умершие до меня.

Я рыдала, когда де Гиз, расстроенный ересью Пьеро, рассказывал мне о смерти обожаемого кузена. В тот момент я осознала, что потеряла всех, кого любила в прошлом: тетю Клариссу, Пьеро. И Руджиери.

Но победа принесла и хорошую новость. Погоревав о кончине жены, королевы Марии, чью попытку восстановить в Англии католицизм быстро устранила ее сводная сестра и наследница Елизавета, король Филипп Испанский, обанкротившийся в результате постоянных войн, наконец-то угомонился и был готов заключить мир. Это внушило Генриху надежду, что он сможет вызволить из испанской тюрьмы своего старого учителя Монморанси.

Филипп предложил следующее: если Генрих не развяжет войну с целью захвата итальянских земель, Франция может оставить себе Кале и другие северные города, а Монморанси получит свободу. Для закрепления этого договора наша тринадцатилетняя дочь Елизавета должна была выйти замуж за Филиппа. Генрих думал над этим месяц и в конце концов согласился.

Я была рада, что главный враг станет теперь нашим другом и больше не будет причин для войны. Его величеству королю Генриху II исполнилось сорок лет.

Двадцать второго июня 1559 года Елизавета вышла замуж. Венчание проходило в соборе Нотр-Дам. Король Филипп на свадьбу не явился. «Короли Испании, — написал он моему мужу, — к своим женам не едут; жен привозят к ним». Вместо себя он прислал уполномоченного — унылого и пожилого герцога Альбу Фернандо Альвареса де Толедо. Дон Фернандо и его свита прибыли без всякой помпы, в простых черных одеждах. Генрих поначалу возмутился, но посол заверил его, что таков испанский обычай.

Мы вежливо проигнорировали аскетизм испанцев и провели церемонию почти так же роскошно, как и бракосочетание дофина и шотландской королевы Марии. Важная роль была отведена коннетаблю Монморанси. Он совершенно поседел, окостенел с годами и в результате заточения, но светился от радости, что вернулся домой к своему королю.

В брачную ночь я со своими фрейлинами раздела мою нервничавшую дочь. Она улеглась на большую кровать, и я накрыла ее обнаженное тело синими простынями. Мы, дамы, удалились. В спальню отправился герцог Альба, дон Фернандо. Он был одет в черный дублет, одна его штанина была закатана; я увидела тонкую белую икру.

Также пришел король — наблюдать за старинным ритуалом. Дон Фернандо улегся подле нашей дочери, потерся голой ногой о ее ноги, поднялся и покинул комнату. Брак между Елизаветой и королем Филиппом был официально признан.

Последовала неделя празднеств: парады, спектакли, банкеты и маскарады. Мой муж и Монморанси редко разлучались. Начались рыцарские турниры. С мостовой возле дворца Турнель сняли камни, освободив место для проезда лошадей. Специально для знатных гостей по обеим сторонам улицы Сен-Антуан возвели высокие деревянные трибуны и задрапировали их флагами с королевскими гербами Франции и Испании.

Генрих радовался, что старый друг снова рядом, кроме того, его тешила мысль об участии в поединках. Мужу хотелось доказать, что в сорок лет он все такой же атлет, каким был в юности. Задолго до бракосочетания он часами тренировался, сидя верхом на новом великолепном жеребце по прозвищу Le Malheur (Несчастливец), которого подарил на свадьбу бывший враг, герцог Савойский.

Мне тоже недавно стукнуло сорок, и долгие празднества меня утомляли. В первые два дня турниров я не появлялась, дожидалась третьего, когда планировал сразиться его величество.

Второй день турниров выдался сырым, вечер принес ливень, положивший конец уличным развлечениям. В моей спальне было жарко. Несмотря на усталость, я странным образом волновалась и не могла уснуть. Горничная отдернула занавески; я глядела на темный двор и прислушивалась к воде, стучавшей по камням.

Когда дождь наконец прекратился, я задремала и увидела неприятный сон. Я стояла на поле боя и смотрела на заходящее солнце. Поблизости находился человек — темный силуэт на фоне неба. Я отчетливо видела броню на его теле. На шлеме колыхался плюмаж: черные и серые перья.

— Катрин, — позвал он.