Говорят, время лечит. Действительно ли оно приносит выздоровление или только служит анальгетиком и притупляет боль? Прошлое, в котором у нее было все, исчезло в одно мгновение. Что осталось от него? Фотографии как антураж жизни. У нее была цель, была мечта и были люди, с которыми были связаны эти мечты. Если напрячь силу воли, то можно отодвинуть прошлое и начать жить сегодняшним днем. Но как быть, если в прошлом остались люди, которые были дороги, ради которых она много работала и строила планы на будущее? От прошлого не оторваться. От него тянутся нити в сегодняшний день, где не осталось ничего, кроме сплошной душевной боли, страдания и одиночества. Ричард Бах назвал страдания даром. Они помогают понять то счастливое состояние, когда еще не было такой боли. Можно ли привыкнуть к ним и жить в них дальше? Вряд ли. Боль безжалостно рвет душу на части, но душа должна вытерпеть, хотя она даже не может закричать от страданий.

Душа не может выдержать одновременно и страдание, и боль, и одиночество. Одиночество – страшный демон, но оно помогает познать свое «я» и заглянуть себе в душу. Можно обвинять всех и вся, но только одиночество позволяет увидеть на своей душе темные пятна. Его можно как-то пережить. Шаг за шагом, постепенно, не спеша можно развести руками холодную пелену этого чувства.

Анализируя прошлое, Вероника понимала, что не раз ошибалась, но она всегда тянулась к людям, к теплу их душ. А тепло может не только согреть, но и обжечь. Дети тянут руки к огню, чтобы на личном опыте убедиться, что огонь – это не только тепло и свет, но и ожог. Дети с возрастом набираются опыта, опыт приводит к анализу, размышлениям и выводам. Человек принимает решения, но не всегда правильные. Главное – вовремя понять, где ты ошибся, чтобы остановиться и не повторить ошибку.

Вероника не могла и не хотела знать, сколько дней прошло с тех пор, как она осталась одна в пустой квартире с ее звонкой тишиной. За все время женщина ни разу не включила телевизор, чтобы не нарушить эту тишину, как будто в доме был покойник. Ела она? Вроде бы да. Когда и что? Разве это важно? Кто-то звонил по телефону, но она не хотела ни с кем общаться.

…Вероника проверила входящие звонки. Звонили коллеги, и ни разу не позвонил Никита. Возможно, она уже никогда не услышит его голос. Кто знает, жив ли он? На улице морозы, он вполне мог уколоться и замерзнуть где-то под забором. Его организм был истощен, поэтому каждая новая доза наркотиков могла стать для него последней…

Вероника подошла к зеркалу, сняла траурный платок и отшатнулась, испугавшись своего отражения. На нее смотрела незнакомая женщина с постаревшим, осунувшимся, бледным лицом и… совершенно седая! Она долго изучала свое новое лицо – с ним ей придется жить дальше. И вдруг она поняла, что сойдет с ума, если еще хоть на миг задержится в этих стенах, среди ужасающей тишины. Надо идти на улицу, туда, где люди! Там толпа, там нет одиночества!

…Вероника шагала по вечернему городу. На ней был черный платок, черная курточка, черные сапоги – все черное, как ее жизнь. Она пошла на центральную площадь, где всегда было многолюдно. Ей хотелось затеряться в толпе, сделать вид, будто она спешит туда, где ее кто-то ждет. Ей хотелось развеять одиночество, хотя она понимала, что это самообман. Точно так же, когда человек принимает обезболивающие таблетки, боль притупляется, а болезнь остается.

На площади стояла празднично украшенная елка. Значит, наступил Новый год? Или еще нет? Возможно, уже Рождество? Хотелось спросить кого-нибудь из прогуливающихся около елки, но ее посчитали бы сумасшедшей. И вообще, кому какое дело, кто она и куда бредет, едва волоча ноги? Толпа безразлична и к ней, и к ее бедам. Внезапно возникло желание пробежать сквозь толпу и исчезнуть в темном переулке.

Вероника куда-то шла и шла. Зима – время подведения итогов и подготовки к новой жизни. Если бы она могла выморозить душевную боль, чтобы на смену ей пришла весна, смыла остатки прошлого проливным дождем и дала возможность вдохнуть свежий воздух будущего!

– Вероника! – кто-то окликнул ее, вырвав из объятий грустных мыслей. Неужели в этом многотысячном городе есть человек, который обратился к ней по имени?

– Вероника, как ты здесь очутилась? – спросил Дэн, подойдя к ней.

– Не знаю, – растерянно ответила она.

– Как ты? – От него не укрылось, что она едва держится на ногах.

– Плохо, – тихо слетело с ее губ.

Дэн вовремя подхватил Веронику на руки, иначе она упала бы, посадил в свою машину, привез домой.

– А где Никита? – спросил Дэн, помогая ей раздеться. Он бросил взгляд на траурный платок Вероники, но уточнять свой вопрос не стал.

– Его нет, – ответила Вероника.

Она не сопротивлялась, когда Дэн раздел ее и понес на руках в ванну, уже наполненную теплой водой. Она отдалась во власть его рук, он ее искупал, вытер мягким полотенцем и положил на кровать, бережно завернув в одеяло. Вероника слышала, как он гремел на кухне сковородками и кастрюлями. Дэн принес ей поесть и накормил, как ребенка, из ложки.

– Ну, как ты теперь? – заботливо спросил.

– Уже лучше, – ответила Вероника, почувствовав, как каждую клеточку тела наполняет тепло то ли от горячей еды, то ли от его заботы. – Спасибо. А ты как?

– Что ты хочешь услышать?

– Как ты жил все эти годы?

– Долго не женился, потом был дважды женат, у меня двое детей. Сейчас снова один, заканчиваю строительство собственного дома. Работаю в следственном отделе. Вот и вся моя биография. – Дэн улыбнулся как-то виновато. – Нет. Еще кое-что забыл. Всю свою жизнь я любил одну женщину, а она меня – нет.

– Неужели она слепая?

– Чаще всего люди близоруки: им кажется, что они все знают, все видят, а самого главного не замечают.

– И кто же она?

– Это ты, Вероника.

У Вероники на глаза навернулись слезы. Она улыбнулась и попросила:

– Не оставляй меня сейчас одну. Уйдешь, когда я засну. Хорошо?

Дэн молча кивнул. Впервые за долгое время женщина заснула крепким сном, а Дэн всю ночь просидел у ее изголовья, боясь пошевелиться и потревожить ее сон. Он ушел, когда в окно начали пробираться предутренние серые тени.

Никита жил у друзей, если их можно было назвать друзьями. В грязной, неубранной квартире холостяка дяди Пети каждый вечер было шумно и многолюдно. Дядя Петя продавал самогон собственного производства, поэтому здесь стоял стойкий запах браги и свежего самогона, царили духота, грязь, зловоние, на кровати не было ни простыни, ни пододеяльника, зато двери никогда не закрывались. Сюда приходили любители горячительного напитка и днем, и ночью. Дядя Петя давал в долг, «под запись», он продавал «на все» тем, кто приходил с мелочью в кармане. На кухонном столе у него рядом с буханкой хлеба всегда стояла банка малосольных огурцов. Каждый желающий мог «потянуть сто грамм» и заслуженно получить в качестве закуски бесплатные кусочек хлеба и солененький огурчик. Поэтому клиентов у дяди Пети всегда было предостаточно.