падая, зверь увлекает на землю и Урнаса. Урнас слышит, как все тише и тише хрипит зверь, и видит его темную кровь, густой струей обагрившую зелень посевов.

Устал Урнас, разгорячился и, отдыхая, лежит рядом со своей жертвой на мягкой зелени, и видит звезды в вышине, и слышит соловьиную трель.

Засыпает он, в изнеможении охватив руками свое зеленое поле, засыпает без сновидений, крепким, вечным сном.

1940

СОЛОВУШКА

Перевела О. Иоделене

Сразу же после обеда небольшой отряд гитлеровских войск вступил в деревню. Правду говоря, это было только место, где раньше стояла деревня, так как по обеим сторонам улицы тянулись одни обгорелые развалины. Деревья фруктовых садов с едва наметившимися почками стояли голые, обугленные.

Лейтенант, сидя на возке походной кухни, поглядывал то на карту, разложенную на его коленях, то на печальные следы войны и как будто разыскивал что-то глазами. Вокруг не было видно никаких признаков жизни. Только на покинутых огородах над желтеющими подсолнечниками и цветущими грядками мака резвилась стая бабочек.

Пыльные, посеревшие лица солдат говорили об их крайней усталости, они едва тащили ноги.

Офицер остановил отряд в конце деревни, там, где дорога сворачивала к темнеющему неподалеку лесу, расходясь на три мало проезжие проселочные дороги. Озабоченные взгляды солдат устремились на начальника, который соскочил с повозки и стал разглядывать местность в бинокль.

Во время этой маленькой передышки, когда солдаты могли вытереть вспотевшие лбы и поправить вещевые мешки, вдруг раздалось пение птицы. Дрожа и рассекая воздух, эта замысловатая мелодия разливалась в тишине летнего дня. Трели птицы на короткое время умолкали, но потом раздавались еще звонче. Не только солдаты, но и сам лейтенант на мгновенье прислушались, а потом принялись искать в кустах. Раздвинув ветки придорожного березняка, они увидели на краю канавы мальчика.

Еле приметный в траве, в куртке защитного цвета, опустив босые ноги в канаву, он старательно строгал какую-то деревяшку, уперев ее в грудь.

— Эй, ты! — крикнул лейтенант и жестом подозвал мальчугана.

Прекратив работу и поспешно сунув нож в карман куртки, стряхнув с себя стружки, тринадцатилетний паренек подошел к лейтенанту.

— Покажи-ка, — сказал лейтенант по-литовски.

Мальчик вынул изо рта какую-то маленькую штучку, стер с нее слюну и протянул лейтенанту, глядя на него голубыми веселыми глазами. Это была простая берестянка.

— Искусно, мальчуган, искусно, — покачал головой лейтенант, и на мгновение его злое, неприятное лицо смягчила улыбка, которая заразительно подействовала на стоящих неподалеку и наблюдавших солдат. Все удивлялись незатейливости этого музыкального инструмента.

— Кто тебя научил этому? — снова спросил лейтенант, уже без улыбки.

— Я сам, господин… а еще я умею кукушкой…

Мальчик закуковал. Затем он снова сунул себе в рот мокрую берестянку, прижал ее языком и засвистал.

— Скажи, свистун, ты один здесь? — продолжал допрос лейтенант.

— Нет, нас здесь много: только больше всего воробьев, ворон и куропаток. Соловей только я один и есть.

— Мерзавец, — прервал его офицер, — я тебя спрашиваю: нет здесь больше народу?

— Нет, — ответил мальчик. — Когда ваши стали стрелять и деревня загорелась, все закричали: «Звери, звери идут!» взяли да и удрали кто куда…

— А почему ты не убежал?

— Я хотел посмотреть на зверей. Когда мы ездили в город, там за полтинник показывали кошку, большую такую, как теленок.

— Как видно, дурачок! — произнес лейтенант, обращаясь к солдатам на своем языке. — Скажи-ка, милый, знаешь ты эту дорогу через лес на Сурмантай? Ведь так, кажется, она зовется…

— Как же мне не знать, господин, — уверенно ответил мальчик, — мы с дедом Матаушей туда к мельнице рыбачить ходили… Там такие щуки водятся, что двухмесячных гусенят живьем глотают. Когда в прошлом году вода разворотила плотину…

— Ну ладно, веди. Если хорошо сведешь, получишь вот это, — лейтенант показал мальчику зажигалку. — А обманешь, голову сверну вместе с этой самой твоей свистулькой. Понял?

Отряд двинулся. Впереди походной кухни, рядом с лейтенантом, ни на минуту не переставая играть на своей дудочке, подражая то соловью, то кукушке, шагал мальчик. Размахивая в такт рукой, он то сбивал придорожные сучья деревьев, то собирал шишки и казался занятым только самим собой.

Лес становился гуще, дорога извивалась между просеками, заросшими березами, и снова сворачивала в сосновый темный лес.

— А что говорят здесь в народе о партизанах? Водятся они в вашем лесу? — поинтересовался лейтенант.

— Нету таких. Сыроежки есть… подберезовики и опенки, — не сморгнув, ответил мальчик.

Сообразив, что с эдаким не стоит пускаться в дальнейшие разговоры, немец, наконец, замолчал.

* * *

В самой глубине леса, в молодом и густом ельнике, откуда был виден изгиб дороги, лежало несколько человек, неподалеку друг от друга. Возле стояли их ружья, прислоненные к дереву… Изредка они тихо перебрасывались словечком, другим и, осторожно отводя ветви деревьев, внимательно оглядывали лес.

— Слышите? — сказал один из них, посмотрел на товарищей, немного приподнялся и повернул голову в ту сторону, откуда сквозь неясный шум леса доносилась дальняя трель соловья.

— А не почудилось тебе? — спросил другой, прислушался и ничего не услыхал, но все-таки вынул из-под пня четыре гранаты и положил их перед собой.

— Ну, а теперь?

Пение птицы становилось все явственней. Тот, который первый услышал его, стал внимательно отсчитывать, отбивая счет рукой:

— Раз, два, три, четыре… Отряд из тридцати двух человек… — произнес он, наконец, внимательно вслушавшись в трели птицы, говорящей на таком ясном, но только одним партизанам понятном, языке. Неожиданно раздалось кукование кукушки. — Два пулемета… — определил он по доносившимся звукам.

— Начнем, — сказал, берясь за ружье, бородатый мужчина, весь опоясанный пулеметными лентами.

— Поторопись, — ответил тот, кто прислушивался к трелям птицы. Он положил руку на плечо молодого партизана, который подвешивал к поясу гранаты. — Там нас ждут. Мы с дядей Стяпасом пропустим их, а когда вы начнете, мы станем жарить по ним с тыла. Не забудь Соловушку, если что случится. Он со вчерашнего дня, бедняга, ничего не ел…

Через некоторое время около молодого ельничка показался отряд немцев. Соловушка заливался с прежним жаром, но для тех, кто понимал язык его трелей, это было только повторением того, что было уже известно людям, скрывавшимся в чаще леса.

Когда солдаты вышли на небольшую прогалину, на пение соловья из кустарника эхом отозвался свист. Мальчик, который шел по краю тропинки, юркнул в чащу леса.

Ружейный залп, нарушивший тишину, свалил с ног лейтенанта, тот даже не успел поднять оружия. Он упал на пыльную тропинку. Один за другим, сраженные меткой пулей, падали солдаты. Стоны, крики ужаса, растерянные выкрики команд стояли в воздухе.

Но скоро лес снова затих… мягкая песчаная