неба. Похоже, там не было и трех домов, которые строились не во времена Коттона Мэзера, – в самом деле, я разглядел два дома с низко нависающими крышами, а один раз даже нам попалась островерхая крыша, почти забытая предшественница двускатной крыши, хотя, говорят, ни одной такой крыши не сохранилось в Бостоне.

С этой плохо освещенной улицы мы свернули налево, на такую же безлюдную и еще более узкую, погруженную во тьму улочку и через минуту вновь повернули, но уже направо. Почти тотчас Пикман достал фонарик, и я увидел старинную дверь, обшитую десятью филенками, всю изъеденную червями. Когда он отпер ее и впустил меня внутрь, моим глазам предстала пустая прихожая, когда-то, по-видимому, великолепно смотревшаяся благодаря дубовым панелям, – очень простая на вид, она будоражила воображение напоминанием о временах Андроса и Фиппса и ведьмовства. Мне было предложено пройти в дверь налево, где Пикман зажег керосиновую лампу и предложил располагаться как дома.

Вам известно, Элиот, что я принадлежу к тому типу людей, которых обычно называют видавшими виды, но, признаюсь вам, меня повергло в ужас то, что я увидел на стенах в той комнате. Я увидел его картины – которые он не мог написать и даже показать на Ньюбери-стрит – правильно он говорил, что «разрешил себе повольничать». Вот – хотите еще выпить? – мне не помешало!

Не имеет смысла рассказывать, что было на них изображено, потому что никакие слова не в силах описать невыносимый адский ужас, немыслимую мерзость и нравственный смрад, исходившие от обычных мазков. Там и в помине не было экзотической техники, например, Сидни Сайма или сатурнианских пейзажей и лунных поганок, которыми леденит кровь зрителей Кларк Эштон Смит. Фон, как правило, составляли старинные кладбища с церквами, лесные чащи, морские утесы, кирпичные подземные ходы, обшитые деревянными панелями комнаты или обыкновенные подвалы. Чаще всего встречалось кладбище на Коппс-Хилл, которое, по всей видимости, располагалось недалеко от дома Пикмана.

На первом плане располагались чудовищные безумцы – в своем патологическом искусстве Пикман отдавал предпочтение демоническим портретам. Фигуры большей частью были не вполне человеческими, но в разной степени приближавшимися к человеческим. Как правило, двуногие, они чем-то напоминали псов и заваливались вперед. Кожа у них тоже производила малоприятное впечатление, словно была резиновой. Фу-ты, я и теперь их вижу словно воочию! Их занятия – нет, даже не проси меня рассказывать в подробностях. В основном они ели – не знаю что. Иногда Пикман писал целые группы на кладбищах или в подземных ходах, которые, похоже, дрались из-за добычи, – скорее из-за найденного сокровища. Поражала экспрессия на невиданных лицах его тайных натурщиков! На нескольких картинах эти существа прыгали ночью в открытые окна или сидели на спящих людях, вгрызаясь им в горло. На одной он показал их, сбившихся в круг и лающих на повешенную на Гэллоус-Хилл ведьму, чье мертвое лицо несло на себе следы несомненного сходства с их лицами.

Только не подумайте, что мне стало не по себе от всех этих страхов. В конце концов, мне не три года и я успел повидать много подобного. Нет, Элиот, это лица, проклятые лица, которые распускали слюни и с вожделением, как живые, взирали на меня с картин. Господи, я в самом деле поверил, что они могут быть живыми! Ужасному колдуну удалось зажечь краски адским пламенем, а его кисть, как по волшебству, умела создавать кошмары. Подайте-ка мне, Элиот, графин!

Одна картина называлась «Урок» – я видел ее, пусть смилуется надо мной господь! Представьте – только вообразите – церковное кладбище и немыслимых собакоподобных существ, усевшихся на корточки в круг, чтобы научить маленького ребенка есть по-ихнему! Цена подмены, полагаю, – вам ведь известен древний миф о таинственных существах, подкладывающих в люльки своих детенышей взамен нормальных младенцев, которых они крадут. Вот и Пикман показал, что происходит с украденными детьми – какими они вырастают, – и мне показалось, что я вижу отталкивающее сходство в человеческих и нечеловеческих фигурах. Какая бы ни была степень патологии в его явных нелюдях и деградировавших людях, ехидная кисть Пикмана показывала их связь и эволюцию. Собакоподобные существа произошли от людей!

Не успел я спросить, что он сотворил с подкинутыми людям младенцами собакоподобных, как мой взгляд упал на картину с их изображением. Старый дом пуританина – комната с нависающими балками, решетчатыми окнами и тяжелой мебелью семнадцатого века, где вся семья собралась вокруг отца, читающего Писание. Благородством и почтительностью были отмечены все лица, кроме одного, на котором лежал отсвет глумливой преисподней. Лицо принадлежало юноше, якобы сыну благочестивого отца, а на самом деле отродью нечистых тварей. Это был подменыш – и, позволяя себе нечеловеческий сарказм, Пикман придал его чертам сходство со своими чертами.

К этому времени Пикман зажег лампу в соседней комнате и вежливо придерживал дверь, спрашивая, не желаю ли я взглянуть на его «современные этюды». У меня не хватило сил высказать ему свои впечатления – от страха и отвращения я потерял дар речи, но, думаю, он все понял и был доволен результатом. Хочу уверить вас, Элиот, что я никогда не был тряпкой и не поднимаю шум, если вижу какую-нибудь чертовщину. Мне уже немало лет, я получил приличное образование, да и нам с вами пришлось довольно много беседовать во Франции, чтобы вы принимали меня за человека, которого легко выбить из колеи. Не забывайте, что я к тому же занимался этим искусством и привык к пугающим картинам, на которых колониальная Новая Англия – нечто вроде ада на земле. И все же, несмотря на это, следующая комната исторгла из меня вопль ужаса, и мне пришлось прислониться к дверной раме, чтобы не упасть. В ней Пикман показал стаю упырей и ведьм, проникших в мир наших предков, и как раз она превратила в кошмар мою жизнь!

Черт, этот человек был настоящим художником! Там висела картина «Происшествие под землей», на которой несколько отвратительных существ вылезают из неведомых катакомб через трещину в полу на станции «Бойлстон-стрит» и нападают на стоящих на платформе людей. На другой картине был изображен современный фон и пляски между могилами на Коппс-Хилл. Я обратил внимание еще на несколько сценок в подвалах, куда чудовища вылезли из нор и щелей, чтобы усесться на корточки за бочками и печами и, осклабясь, ждать появления первой жертвы.

Еще одно мерзкое полотно изображало поперечный разрез Бикон-Хилл и похожие на муравьиные армии смердящих чудовищ, протискивавшихся в узких ходах, которые пронизали всю землю. Там было много полотен с плясками на современных кладбищах, но мне попалась на глаза картина, которая почему-то подействовала на меня сильнее всех остальных, – на ней был изображен какой-то склеп, где десятки тварей сгрудились вокруг одной, державшей в руках всем известный путеводитель по Бостону и, по-видимому, вслух читавшей из него. Все показывали на одно место в книге, причем лица тварей были искажены эпилептическими гримасами громового хохота, так что мне даже показалось, что я слышу его мерзкие отголоски. Под картиной была подпись: «Холмс, Лоуэлл и Лонгфелло похоронены на горе Оберн».

Постепенно мне удалось вернуть присутствие духа и пообвыкнуться в этой комнате с ее чертовщиной и извращенностью, и я стал анализировать свое неприятное болезненное состояние. Во-первых, сказал я себе, картины отталкивают меня абсолютной бесчеловечностью и низменной жестокостью их автора. Наверняка он непримиримый враг всего человечества, если так наслаждается муками души и тела и деградацией смертной оболочки. Во-вторых, они внушают ужас, потому что написаны талантливой рукой. Искусство Пикмана – то искусство, которое убеждает; когда мы смотрим на его картины, мы видим как будто живых демонов и пугаемся их. И самое интересное заключается в том, что Пикман не пользуется никакими ухищрениями. У него нет размытых контуров, нет смещений в пропорциях, нет условных изображений; его рисунок тверд и точен, и все детали прорисованы с болезненной ясностью. А лица!

Перед нами не художественная интерпретация, а сам ад, показанный нам с кристальной ясностью и предельной объективностью. Господи, так оно и есть! Этот человек ничего не фантазировал