это захватывать, нравилось, я входил во вкус, казалось, что вот это-то и великолепно – приключение! – сейчас мы добежим до Кремля, постоим где-нибудь под аркой (противна была неопределенность, хмарь, а это уже настоящий дождь, ливень, просто здорово!), и еще у нас впереди целый вечер, и мы, наконец, с ней вдвоем… Впереди сквозь струи дождя показались арки торгового ряда, я крикнул:

– Давай туда!

Но Нина махнула рукой, побежала дальше, к общежитию – что-то неприятно задело меня в этом ее жесте и в лице, не понравилось, – я ворвался под арку, остановился. Выглянул – она уже скрылась из виду.

Я стоял, мокрый насквозь, под аркой торгового ряда, смотрел на дождь и чувствовал, что отношение мое к ней и Сереге переменилось опять. В ее лице на бегу я увидел нечто такое, что опять показалось странным. Какая-то досада, какое-то отвращение… Не ко мне персонально, нет. Похоже, к дождю, к тому, что так неудачно все складывается, а поэтому и ко мне тоже – вот что плохо. Я-то при чем? Что-то паническое, малодушное было в ее лице, это прозвучало уж совсем диссонансом – особенно после рассказов Сереги и ее восторженной реакции на них… Или ей не понравилась моя волынка с полиэтиленом, эти интеллигентские штучки, и отношение мое к монологу Сереги, которое, конечно, ничего не стоило по моему лицу увидеть? Господи боже мой, ничего-то мне не понятно.

Я стоял в растерянности и досаде, и у меня не было никакого желания бежать за ней следом. Я вообще не знал, что теперь делать.

Дождь весело смывал пыль и грязь с асфальта, стало светлеть, туча уходила.

Вдруг послышались шлепающие шаги, из-за угла улицы вышел человек и направился ко мне. Подойдя, он внимательно посмотрел на меня, заулыбался и протянул руку:

– Славка, – сказал он.

На вид «Славке» было лет сорок с гаком. Следующим его заявлением было:

– Дай пятнадцать копеек.

Сказав это, он перестал улыбаться и внимательно наблюдал за выражением моего лица. Что-то мне в «Славке» понравилось, и я протянул ему тридцать.

Он взял, внимательно разглядел обе монеты, заулыбался опять и изрек:

– Слушай, а ты парень хороший.

– Да? – сказал я. – Это из-за тридцати-то копеек?

Он опять перестал улыбаться, нахмурился и протянул мне деньги обратно.

– Возьми, мне не нужно. Я просто так попросил, проверить. Даст, думаю, иль не даст.

Самое интересное, что я ему действительно поверил.

– Не надо, – сказал я. – Возьми. Только не в деньгах же дело.

Он поразмыслил над моими словами, подмигнул и сказал:

– Ты русский.

– Да, – согласился я. – Ну и что же?

– А я русских люблю.

Положив монеты в карман, он от души пожал мне руку.

– А ты что же, не русский? – спросил я.

– Я?! Ты что, не видишь? Да я…

Нахмурившись опять, он покачался немного вперед-назад, но так больше ничего и не придумал. И все-таки он мне нравился. Наконец, он изрек:

– Ты знаешь, как я Ростов люблю? Во как!

Он повел рукой, очертив над головой круг.

– Мне он тоже нравится, – сказал я.

– А ты здесь давно живешь? – спросил он.

– Не очень, – сказал я и вдруг решил вот что: сейчас к себе в гостиницу, переоденусь и – в общежитие к Нине. Не бросать же мне ее теперь.

– Извини, друг, – сказал я. – Мне пора. Вот и дождь кончился.

10

Когда я постучал в знакомую дверь, отозвалась не Нина. Но дверь отворилась, я увидел беленькую Лиду, подругу Сереги. Из-за нее выглянула и Нина, голова ее была мокрая, косицы торчали во все стороны, она являла собой довольно-таки нелепое зрелище. Я миновал маленький «предбанник», вошел за девочками еще в одну дверь и шагнул в заветные покои. Увидев картину, что открылась моим глазам, я растерялся.

Для каких нужд была создана эта большая длинная комната, я не знаю. Она была неправильной, слегка усеченной формы. В облупившейся обшарпанной левой стене темнели какие-то ниши, а под ними виднелись печные дверцы. От двери, в которую я вошел, к грязному полу вели ступеньки, у противоположной торцевой стены стоял маленький кухонный стол, слева и справа от двери темнели кучи висящей одежды. Помещение это напоминало какой-то склад или кочегарку – если бы не десяток кроватей, стоящих в тесном ряду у правой стены, головами к окнам. Это и было общежитие девочек-студенток.

У кухонного столика сидела красивая Наташа – третья из тех, с кем познакомились мы с Аликом в ресторане, – и незнакомая мне девушка лет двадцати.

– Римма, – сказала она, протягивая руку.

На столике стояли две бутылки – из-под водки и из-под портвейна. Последняя – полная на три четверти. Пепельница полна окурков.

– Садись с нами, – пригласила Наташа. – Нина сказала, вы здорово промокли.

Я сел.

– Нинка, а ты чего же? – спросила Наташа, обернувшись.

– Ладно, давайте уж, так и быть, – сказала Нина и подошла.

– Она у нас скромная, – сказала Наташа. – Юра, правда, Нина хорошая девочка?

– Очень хорошая.

– Хорошая… Страшная, как смертный грех, – сказала Нина и тряхнула головой.

– Здорово промокли? – сочувственно спросила Наташа и продолжала:

– А мы, видишь, горе запиваем.

– А что такое? – спросил я.

– Ох, Юра, Юра, не спрашивай. Полюбила парня одного, а он дерьмом оказался. Понимаешь?

Лида всхлипнула. Тут только я заметил, что глаза у нее здорово заплаканные. Она и так-то красотой не блистала, а теперь… Незнакомая мне Римма, довольно милая, но очень уж простоватая, с моим приходом держалась очень скованно, сидела, выпрямив спину, и смущенно улыбалась. После Наташиных слов она перестала улыбаться и взяла чашку с вином.

– Скажи, Юра, почему ребята такие дерьмовые пошли? – спросила Наташа, затягиваясь сигаретой.

– Да ведь это как сказать… – начал я.

– Вон, у Лидки тоже горе, – продолжала Наташа, не слушая.

– Ладно, – сказала Лида, и глаза ее наполнились слезами. – Давайте выпьем лучше.

– Ах, девочки, девочки, – сказал я. – За ваше счастье. За тебя, Наташа, и за Лиду тоже. Чтобы все у вас хорошо было. И за Нину с Риммой, конечно.

Нине не хватило стула, и она стояла рядом. Я хотел уступить. «Сиди, –сказала она. – Ты гость». Мы выпили. Девчонки ели жареную кильку из свертка и молчали. Я вдруг почувствовал, что именно вот так они и сидели до меня. Выражение лица Нины было опять новым – очень серьезным и взрослым. Все молчали, но странно: я понял, что они приняли меня. Даже Римма расслабилась, а Лида, не стесняясь, всхлипывала потихоньку. Все курили. Даже Нина.

– А ты хороший парень, – сказала вдруг Наташа. – Вот удивительно: сначала