приходили уже мысли, что зря я, наверное, вернулся. Хотел праздника, а вышло… Что же касается Нины, то какая же она на самом-то деле? Уж как-то все в тот длинный день переплелось – невезения прямо свалились, а на самом деле что?

Обстоятельства, они, конечно? Ну, а помимо них? Мы-то сами значим что-нибудь, или одни только обстоятельства? Эти бесконечные перемены в ней… А главное – нелепая моторность в ситуации «бутылка». Можно ли хотя бы в принципе сделать так, чтобы она, Нина, была такой, как утром, как потом в музее и сразу же после него, перед озером и дождем? Хотя бы теоретически можно? И если да, то как?

Утром я просыпался несколько раз, видел серые сумерки за окном, слышал шум дождя и засыпал опять. Мутные какие-то были сны. Наконец проснулся окончательно. О продолжении путешествия не могло быть и речи. Представляю, как развезло обочины шоссейных дорог и проселочные. Я остался один в большом номере – обитатели гостиницы разбрелись кто куда, а Алик так и не ночевал, он, по слухам, уехал в Иваново насчет работы. И я принялся размышлять. Отчего это все-таки происходит? – размышлял я. Неужели обстоятельства так сильны, что мы, люди, перед ними уже и бессильны? Мы часто сетуем, например, на водку. Водка, мол, губит, не пьет человек – человек, а запьет – и нечеловек уж. Но ведь пьют отчего-то люди…

Всю жизнь мне казалось, что путь прямых категорических запретов ошибочен. Ведь человек может справиться со своими пороками только сам, «изнутри», сознательно преодолевая. Сознательно – от слова «знание». Категорический же прямой запрет потому бессмыслен, что он лишает человека возможности познания и даже наоборот – покрывает непознанное этаким загадочным флером, таинственным, очень соблазнительным сиянием. Запрет без объяснения и просвещения – обострение проблемы, а не решение ее. Не случайно же родилась пословица:«запретный плод сладок». Не запрет нужен, наверное, а что-то другое. Что?..

В одном я убежден совершенно – и жизненный мой опыт подтверждал такое неоднократно: не захочет Аленушка одурманивать себя, если поймет, осознает истинную свою красоту, если увидит, что и другие понимают это, не нужны будут ей грубые, скучные удовольствия, если испытает она более тонкие, разнообразные, если почувствует себя сложнее, глубже, в тысячу раз интереснее. Если ощутит, что в ней, как и во всяком другом человеке, – вселенная. И если, конечно, получит возможность – как и всякий другой человек – об этой своей вселенной во всеуслышание заявить, поделиться с другими. Вот и Нина моя… Да, неудачно складывалось у нас, но…

У меня вот как часто бывает. Думаешь о чем-то, ломаешь голову, пытаясь осмыслить – и тут подвернется что-нибудь на глаза или на слух: этакая подсказка мне, бестолковому, этакий отзвук «из центра», волна. И вздрогнешь даже: вот ведь он, ответ. Бывает, это какое-то событие, разговор или прочитанная книга, статья. Иной раз достаточно одного абзаца, а то и фразы или слова даже, поставленного в неожиданном сочетании. И тут как будто бы кристаллизация происходит, рождается решение, мысль. Как говорит восточная мудрость: «Срок настанет – и муравей гонцом придет». Главное, чтобы срок настал. Созреть, значит.

Так и получилось, что когда я обо всем этом думал – по радио была какая-то литературная передача, слова журчали, я привычно пропускал их мимо ушей, но вдруг услышал явственно: «Самым отрицательным человеческим качеством он считал безделье, лень. Очень ценил образованность…» Эта была передача о Корнее Чуковском. В первый момент я еще не понял, как относились эти слова к тому, о чем думал я, но по тому, что я так явственно их услышал и что-то во мне немедленно им откликнулось, ясно было: обязательно относились. Но как?

«Образованность» – понятно. Это та самая «культура», о недостатке которой в один голос говорили уважаемые обитатели нашей гостиницы вчера. Но образованности и, так сказать, наличия культурных материальных ценностей, конечно, мало – правильно выразился Николай Алексеевич, хотя и недоговорил. Что он имел в виду, интересно? Ясно же, что истинная культура – это еще и умение приложить прочитанное, увиденное к жизни. То есть умение жить по-человечески с другими. И не только с людьми, я бы сказал. Мы ведь все связаны не только с людьми, но и с природой тоже. Чтобы понять это, нужна, конечно, и образованность… Ну, хорошо, а лень?

Пока я умывался и завтракал, вот что пришло мне в голову. Что если бы доходы от продажи вина, водки и сигарет пускать исключительно на строительство библиотек, читален, музеев, клубов и кинотеатров, бассейнов, лодочных станций, фабрик туристического снаряжения, книжных типографий? И учредить бы из этих доходов ежегодные премии художникам, писателям, кинематографистам, учителям? чем не идея! Смешно, конечно, наивно, а все же.

Представляю такую картину. Приезжаем в далекий глухой поселок или маленький город, а там… Прекрасная библиотека с сотнями тысяч томов, читальные залы, клубы, бассейны, искусственное озеро с лодками напрокат, с яхтами. Что за диво? Откуда?.. И местное начальство в конце концов шлет депеши в Москву: просим средств на дальнейшее развитие быстро растущих духовных потребностей населения (кстати, тоже быстро растущего!), так как прежние источники средств истощились… На что Москва отвечает: разрешаем отчислять столько-то процентов с прибыли вашего совхоза, так как она за последнее время необычайно выросла (за счет увеличения производительности труда и укрепления трудовой дисциплины). Вот такие, значит, пироги. Зеленый змий, пожирающий сам себя с хвоста. Я прямо даже такой плакат вижу… Грустно и смешно.

Идти к Нине мне не хотелось. Все нарушилось как-то, сломалось, не было уже того очарования, кружева, инструменты, ведущие мелодию, поперхнулись. Я сидел в номере гостиницы, смотрел на дождь, потом вздумал записывать свои впечатления в тетрадь. Но не успел как следует расписаться, потому что в номер заглянул Николай Алексеевич. И откуда это он опять взялся?

– А, это вы, Юра, доброе утро, – лучась приветливостью, сказал он. – Что это вы здесь, никуда не идете?

– Дождь, Николай Алексеевич, – ответил я, кивая на окна. – Боюсь, как бы вообще не застрять мне с велосипедом. Представляете, какие дороги сейчас.

– Да-а, кошмарная погода, – согласился Николай Алексеевич и тут же добавил с наигранной бодростью:

– Но, может быть, еще наладится?

Он был приветлив, предупредителен, доброжелателен до приторности. И мне показалось вдруг: из одной только фальшивой приветливости он согласится сейчас со всем, что бы я ни сказал. Интеллигентный, конечно, человек, но… Разве это культура? И, настроенный на размышления, понял я, что всегда раздражало меня в людях такой породы (при всей, заметьте, симпатии