Помимо названных предметов на алтаре лежали также веточка шалфея, щепка пало санто – ароматического южноафриканского дерева, которое индейцы жгут во время совершения священных обрядов, и крыло черной вороны. В разные моменты священнодействия Мэри зажигала то шалфей, то щепку санто пало и затем, пользуясь крылом птицы, «окуривала» меня ароматным дымом – гнала духов через пространство прямо к моей голове. Крыло, которым Мэри махала у моего уха, издавало какой-то загадочный потусторонний свист, жуткий звук, обычно издаваемый крыльями большой птицы, проносящейся слишком близко от тебя, или темным духом, изгоняемым из тела.

Я понимаю, что вся эта сцена, должно быть, выглядела до смешного нелепо, но та убежденность, с которой Мэри совершала свое священнодействие, вместе с ароматом возжигаемых растений и свистом крыла, гнавшего волны дыма (включая и мою нервозность по поводу предстоящего «путешествия»), – все это завораживало и околдовывало, рассеивая мое недоверие. Я еще раньше решил полностью отдаться и на милость этого большого гриба, и на волю Мэри, «проводника», которому я бесповоротно вверял свою психику на время странствий, поэтому всю эту церемонию я воспринимал как некое алхимическое действо. В этом смысле Мэри скорее играла роль шамана, нежели психолога. Ее мне порекомендовал один терапевт с Западного побережья, с которым мне довелось познакомиться и беседовать, – раввин, заинтересовавшийся моими изысканиями и взявший на себя заботу о моем психоделическом воспитании. Мэри (она была примерно моего возраста) училась вместе с тем самым восьмидесятилетним (или около того) студентом Тимоти Лири, у которого я когда-то брал интервью и который решил, что до ее уровня я еще не дорос. Если судить о Мэри по тому, что написано, может показаться, что так оно и есть, однако что-то в ее манере поведения, равно как ее рассудительность, уравновешенность и ее явное сострадание, вызывало у меня в ее присутствии чувство покоя и умиротворения.

До того как заняться медициной (ей в тот момент уже исполнилось 50 лет), Мэри практиковала целый набор терапевтических методов движения нью-эйдж, от энергетического целительства и духовной психологии до терапии «семейных расстановок»[40]. («Медицина – тот клей, который скрепил воедино все прочие аспекты работы, которую я выполняла».) И все это время она обходилась без психоделиков: психоделик она попробовала только однажды и очень давно – в колледже, в возрасте 21 года, на вечеринке, устроенной ею по случаю дня рождения. Подруга подарила ей баночку меда, перевязанную шнурком, на котором были нанизаны псилоцибиновые грибы. Мэри тут же поднялась в свою комнату, съела два или три гриба и «испытала глубочайшее потрясение, встретившись и слившись с Самим Богом. Я была Богом, а Бог был мной». Подруги, праздновавшие день рождения внизу и обеспокоенные ее отсутствием, поднялись и долго стучали в ее дверь, но Мэри в это время была очень далеко.

Выросшая в одном из пригородов Провиденса, Мэри в детстве была истой католичкой, пока вдруг не «осознала, что [она] девушка», – факт, который отвратил ее от католических богослужений, которым она была так привержена. С тех пор ее религиозность пребывала в сонном состоянии – до появления той самой баночки с медом, которая, как сказала она мне при первой встрече, «изменила меня полностью. Я снова погрузилась в то, с чем не чувствовала себя связанной со времен детства». Это повторное пробуждение к религиозной жизни привело ее на путь тибетского буддизма и побудило ее принять обет посвященного – «помогать всем разумным существам на пути их пробуждения и просветления, обет, который до сих пор является моим призванием».

И вот теперь перед ней в ее приемной комнате сидел я собственной персоной, еще одно разумное существо на палубе ковчега жизни, сидел в надежде пробудиться. Я рассказал ей о своих намерениях: узнать о себе все, что только можно, о себе, о природе своего сознания и о его «межличностном» пространстве, если только таковое существует.

– Грибной терапевт – это тот, кто помогает нам понять, кто мы есть на самом деле, – сказала Мэри. – Он возвращает нас к цели нашей души, ради которой мы и находимся здесь, в этом воплощении.

Представляю, как человек посторонний воспринял бы эти слова! Но к этому времени я уже привык к жаргону и фразеологии движения нью-эйдж, вероятно потому, что за этими затасканными и порядком истертыми словами узрел некий потенциал, нечто значительное. К тому же меня впечатлили ум Мэри и ее профессионализм. Помимо письменного согласия на стандартные «договоренности» (беспрекословно подчиняться ее указаниям в течение всего периода работы; не покидать комнаты, пока не получу на это разрешения; отказ от сексуальных связей и так далее, и так далее), мне пришлось заполнить подробную медицинскую карту, дать расписку о том, что всю ответственность я беру на себя, а кроме того, заполнить 15-страничную автобиографическую анкету, на что ушла добрая половина дня. В результате я почувствовал, что нахожусь в надежных руках, пусть даже эти руки хлопали над моей головой крылом черной вороны, окутывая ее благовониями.

Да, я сидел перед алтарем и смотрел на гриб, сильно сомневаясь, что смогу проглотить его целиком. Он был длиной пять или шесть дюймов, а его шляпка была размером с мячик для гольфа.

– А нельзя ли накрошить гриб в стакан, залить его горячей водой и выпить как чай? – спросил я.

– Можно, конечно, но в данном случае лучше полностью сознавать, что делаешь и как, – ответила она, – а это значит, что нужно съесть гриб таким, как он есть, то есть прямо из земли, откусывая каждый раз по маленькому кусочку. Сначала внимательно рассмотри его, а затем начинай есть – со шляпки.

Чтобы вкус гриба не казался таким противным, она разрешила мне его заедать, предложив на выбор мед или шоколад; я выбрал шоколад. Мэри сказала, что этот гриб она получила от своего друга; он выращивает псилоцибиновые грибы и освоил это искусство много лет назад, закончив практический семинар по выращиванию грибов под руководством Пола Стеметса. Похоже, что любые два человека в этом мире разделены между собой двумя-тремя рукопожатиями.

Гриб был сухой, как песок пустыни, и вкусом напоминал картон с привкусом земли, но мне помогало то, что грибную плоть я тут же заедал кусочком шоколада. Я съел его весь, то есть примерно два грамма, – за исключением шишковатого нароста у основания ножки. Правда, Мэри рассчитывала дать мне еще один гриб, то есть еще два грамма, что в итоге составило бы четыре, – примерно ту самую дозу, которую получали добровольцы на испытаниях в Нью-Йоркском университете и медицинском центре Хопкинса; она эквивалентна трем сотым микрограмма ЛСД, то есть вдвое больше той дозы, которую я принимал у Фрица.

Мы тихо разговаривали минут двадцать или около того, и вдруг Мэри заметила, что мое лицо покраснело; она тут же предложила мне лечь и надеть наглазники. Я выбрал пластиковые черного цвета, что, как теперь я понимаю, было с моей стороны ошибкой. По периметру они были выложены мягкой поролоновой черной резиной, которая не пропускала ни грана света, поэтому, отрыв глаза, ты видел перед собой непроницаемую тьму. Маска для релаксации фирмы Mindfold – так полностью называлось это высокотехнологичное изобретение; по словам Мэри, маску специально разработал и создал с этой целью художник-психоделист Алекс Грей.