Неожиданно быстрый топот копыт догнал их, Волк повернулся и встал как раз в тот момент, когда Петр увидел лишь удаляющийся светлый зад кобылы, зеленые березы, да мелькавшую на солнце сашину белую рубашку…

Петр с силой ударил Волка, и когда тот рванулся вперед, Черневог съехал набок, увлекая за собой и Петра, который из всех сил вцепился в конскую гриву, удерживая таким образом и себя и Черневога. Тогда Петр нанес ему удар локтем под ребра, повернулся и ударил еще раз, прямо в челюсть, но следующего удара он нанести не смог: его рука больше не подчинялась ему.

Волк остановился, переступая из стороны в сторону и давя свалившуюся на землю поклажу. Горшки трещали как старые кости, а Петр беспомощно глядел на колыхавшееся перед ним зеленое море молодых берез, не видя ничего, кроме поблескивающих на солнце листьев. И мальчик и лошадь скрылись из глаз за видневшейся вдали более высокой молодой порослью: они уносились в неизвестность, затаив какую-то мысль, так по крайней мере уговаривал он самого себя. Саша просто так не убежал бы от него: наверняка малый совершенно неожиданно нашел какой-то ответ и теперь обязательно постарается вытащить Петра из этой западни.

Он верил в это, несмотря на то, что щемящее чувство беспокойства, тут же возникшее в самой глубине его души, напомнило ему о том, как покидали его друзья… как уходил в ночь Дмитрий Венедиков, в тот самый момент, когда жизнь вместе с кровью медленно уходила из Петра…

Даже его собственный отец частенько говорил ему, когда Петр попадался на воровстве: «Парень, я не собираюсь отвечать за тебя…"

Черневог опустил руку на плечо Петру и повернул его к себе лицом. Его губы были разбиты, подбородок вымазан в крови, а Петр до сих пор так и не мог поднять свою руку после того последнего удара. У него было достаточно времени, чтобы понять, что Черневог был вне себя.

— Ну, и какой во всем этом прок? Он бросил тебя.

— Нет, он не сбежал, это тебе теперь следует беспокоиться, Змей, — ответил Петр.

Черневог взглянул на него, словно сумасшедший. Петр ожидал, что тот сделает что-то страшное, причиняющее боль. Очень глупо было вообще говорить что-либо в этой ситуации, если только не воспринимать все происходящее как пришпоривание лошадей: разговор подгонял Черневога, уводя его в другую сторону, а Саша тем временем уносился все дальше и дальше.

Черневог отошел от Петра и остановился, повернувшись к нему спиной. Он не рискнул смотреть в том направлении, где исчез Саша. Но как только Петр подумал о том, чтобы подойти и наброситься на него, то моментально все его мысли исчезли, будто с камня вода. Он пытался заговорить и не мог, а червоточина, поселившаяся в его сознании, начала вновь волновать его, вызывая горькие воспоминания о том, как убегал Дмитрий, оставляя его одного в темном дворе трактира…

Саша не должен был оставить его. Саша должен вернуться, и Петр искренне верил в это. Так он и стоял, да и что еще мог он поделать, пока Черневог, с холодным лицом, не повернулся к нему и не сказал:

— Садись на коня.

Петр же очень хотел знать, хотя и был абсолютно беспомощным, не смог ли вдруг этот колдун добраться до Саши с помощью каких-нибудь заклинаний… да и жив ли сейчас Саша?

— Пошевеливайся, черт побери, — сказал Черневог, заставляя Петра повернуться и взять в руки поводья, прежде чем сам Петр вспомнил о них. Он обернулся в сторону Черневога, неожиданно вспомнив, что при нем все еще оставался меч, который Черневог никогда не забирал у него. Это лишний раз доказывало, как он полновластно он подчинил его себе, заставляя Петра не думать ни о чем, что имело бы хоть какой-то смысл или значение. Но на этот раз Черневог решил отобрать у него и меч. — Твой друг поступил как последний дурак. Давай мне меч. Снимай его и давай мне.

Петр так и сделал, двигаясь будто во сне и наблюдая сам за собой с какого-то удаления. Ему казалось, что именно сейчас появились какие-то причины, чтобы Черневог забрал у него оружие: может быть, он думал, что Саша может каким-то образом, через посредство Петра, воспользоваться им.

Петр все еще придерживал меч своей рукой, когда Черневог сказал, стаскивая с его плеча перевязь, на которой тот висел:

— Есть существа, которые могут пообещать ему все, что он хочет. Та защита, которая сейчас окружает его, не подвластна мне, и поэтому я искренне убежден, что он действует не один и не по собственному желанию. Ты понимаешь меня, Петр Ильич?

Петр старался не слушать. Он продолжал упорно думать о том, что Саша не дурак и не будет прибегать к помощи волшебства, Петр мог поклясться в этом, так же как и в том, что Черневог лгал ему… А тот продолжал говорить, крепко ухватив его за руку:

— Петр Ильич, послушай, что я скажу тебе…

Они сидели лицом друг к другу, расположившись на скамьях, стоящих на солнце прямо у открытой двери. Драга занималась вышивкой, и ее игла из стороны в сторону летала над голубой шерстью, поблескивая на солнце и оставляя за собой красные стежки, из которых складывался цветок.

— Тебе нечего и думать о возвращении домой, пока не родится ребенок. Двое молодых мужчин… Я уверена, что ни один из них даже и не представляет, что это такое. Или все-таки представляют? — сказала Драга.

— Нет, я не уверена в этом, — отвечала Ивешка. Она сидела, опустив руки на колени, одетая уже в свое платье, к которому никак не подходили голубые ленты, которые вплела ей в косы мать. Она думала о том, что до сих пор не была уверена, что этот ребенок вообще родится. Но она старалась ничем не показывать своих сомнений: мать была очень настойчивой в своих устремлениях, и в этом смысле отец был прав, когда говорил о ней.

— И поэтому ты должна оставаться здесь.

Разумеется, можно было попросить мать перебраться к ним на юг и остаться там, но Ивешку никак не привлекала эта мысль: поселить мать рядом с Петром. Или хотя бы рядом с Сашей, который всегда был терпелив и пытался уживаться с кем угодно, но ей казалось, что ее мать так категорична в своих суждениях, что даже сашиного благорасположения здесь не хватит.

Нечего даже говорить том, что в ее компании был еще и Бродячий, который сейчас лежал у подножья старого дуба, наблюдая за каждым ее движением желтыми подозрительными глазами.

Игла вспыхнула на солнце, нырнула в шерсть и вновь сверкнула.

— А не может оказаться, что Саша отец этого ребенка?

— Нет!

Еще несколько стежков легло на голубое поле, когда мать заговорила вновь, не отрывая от рукоделия глаз:

— Прости меня, но это имеет очень важное значение.

— Это, черт возьми, прежде всего не так! И о каком значении может идти речь?!

— Я не знаю других примеров, когда колдун получает этот дар с обеих сторон, да еще во втором поколении… — Мать замолчала, сделала узелок и откусила нитку. — Ты была очень трудным ребенком. Ребенок… с такой наследственностью… Бог знает, что может произойти с ним.