смотрят. Австрийский император выиграет битву, католикам послабление, мы на них крысимся. Не знаю, атаман, не знаю.

– Верить нужно, молиться. Бог поможет, только верить истинно нужно. Храмы у вас есть, монастыри, на службы люди ходят, а крепости в людях не чувствуется. Нет, Горазд, я не о трусости говорю, народ ваш отважен, иногда безрассудно смел, но как-то – не знаю, как сказать словами. У вас Бог сам по себе, а вы сами по себе. Вот и ты – говоришь, не знаешь, доплывешь ли до берега, да разве Бог позволит тебе утонуть здесь, если для его славы здесь страдаешь. Конечно, доплывешь, и нырять будешь, глубину мерить, возможно ли ящик протащить способом Батьки Швыря. Когда совсем туго будет, молись, не бросят тебя ни Бог, ни ангел-хранитель, вся небесная рать тебе поможет. Даже когда ты забываешь о Боге, он всегда с тобой.

– Николо, правду скажи, успокой душу. Если с золотом все получится, отдадите его на борьбу?

– Десятую часть себе заберем, по нашим обычаям. Оттуда и твоя доля, и Михайло с Димитрием. Васыль Довгий в монастырской больнице лежит с простреленной грудью. На лечение и обратную дорогу ему денег нужно?

– Нужно.

– Войско кубанское в деньгах тоже нуждается, опять же, семьи и у нас имеются.

– Никто не против, лишь бы все не забрали.

– Вот, а ты проследить можешь, чтобы Сречко оружие купил, а не…

– Вук Сречко много лет на свои деньги покупает припасы и оружие, но я не отойду от него ни на шаг.

– Добыть – это одно, а сохранить – совсем другое, ты со своими поговори, Сречко дядька умный, но с таким грузом и ему охрана требуется.

– Жизни положим, если потребуется. Никола, расскажи про сад Богородицы.

– Сто раз рассказывал.

– Расскажи сто первый.

– Прослышал султан турецкий, что в монастырях греческих молятся за изгнание османов с балканских земель, и удумал, собака, хай черт забере его душу, попугать монахов, да заодно и пограбить. За сотни лет в храмах скопилось подношений великое множество. Направил целый корабль своих гвардейцев-янычар злато-серебро забрать, а монахов, если перечить будут, порубать. Начать порешил с главной – Афонской обители. Случилось это за месяц-полтора до нашего прибытия на Афон. Так что своими глазами я видел только икону простреленную и игумена живого и здорового.

– Про турок расскажи.

– Чего про них рассказывать, только язык свой поганить, высадилась эта бражка с корабля – и с оружием в Хиландарский монастырь. Христианам всем известно, на земли афонские нельзя оружным приходить, а собаки турецкие поперлись прямо в обитель. Игумен увещевать их стал, стыдить. Они в трапезную, еды, мол, давай и утварь дорогую собирайте. Братия молиться стала, а бусурмане, кальянов своих вонючих накурившись, вообще дуреть начали. Игумен зашел увещевать, начал, мол, Пречистая осерчает, накажет иродов. Главный турок за бороду его и по полу возить – «Сейчас, – говорит, – образ прострелю, и ничего мне не будет!» – хватает ружье и в лик Святой целится. Игумен кинулся, грудью закрыл икону. В эту грудь и всадил турок, сто чертей его батьке, пулю размером с добрую сливу. Дым, кровь, стенания, монахи истекающего игумена в келью унесли, а башибузук главный ружье перезарядил и в лик Пречистой Матери – бабах! Доска деревянная насквозь, штукатурка, кирпичная пыль, и вдруг, – здоровенный Горазд схватил меня за руку, словно в первый раз слышал эту историю, – ну? – Глаза у него сверкали. – Из отверстия луч зеленый прямо в лоб турку. Тот как заверещит, горю, мол, братцы янычары. Воды! Не помогла колодезная вода, побежал поганец в море, и там огонь испепеляющий изнутри потушить не смог, тогда развязал свой кушак и на оливе повесился. Оливу эту мы видели и икону Матери Божьей с дырой от пули.

– Прости, атаман, а дальше что было с турками и монахами?

– Убежали турки, вечером намаз свой сотворили, утром душу укрепили молитвой и опять с оружием к монахам. Навстречу живой и здоровый игумен выходит – и давай гнать их матюгами турецкими. Первого же поднявшего оружие стеганул зеленый луч и пошел гулять по туркам. Оставшиеся в живых османы доложили своему папе, чтоб он халвой подавился в Истамбуле, тот навечно запретил приближаться к саду Матери Иссы. Так мусульмане Матерь Божью называют. Сподобились мы благословения на борьбу с иноверцами у игумена того получить. Гриц не удержался, попросил показать место, куда пуля ударила.

– Не только того следа не осталось, но и шрамы, следы от ожогов, еще в детстве полученных, пропали. Ночью, когда в келье своей лежал, кровью захлебываясь, явилась Матерь Пречистая и сказала, что будет здоров, как новорожденный, и в щеку поцеловала. Я, Горазд, когда к руке его припал, такой благодатью в один миг пропитался, словами это не описать, а ты, братушка, воды холодной испугался. Иди в табор, через час сменишь меня, полежишь тут, подумаешь.

Тысячи зайчиков, отражая солнце, били по глазам. Мелкая рябь разливала серебро во все стороны. Наблюдать было незачем. Ничего не происходило. Что в форте кто-то есть, выдавала только узкая вертикальная полоса струящегося воздуха над трубой. Еду готовят басурмане. В голове неспешно крутились мысли о разговоре с Гораздом.

Вот и пойми этих четников, ты ему про веру, а он про золото.

Не ошалеют ли, когда увидят столько, сколько за жизнь не потратишь. Странные люди эти сербы. Веселиться любят, как греки, но в разгар гулянья с вином легко впадают в грусть. Запросто могут слезу пустить. В бою отважны, но похожи на наших черкесов, каждый за себя, и нет над ними командиров. Собираются в отряды без единого командования, без каких-либо планов. Повоюют, отпоют павших, поделят добро – и по домам.

Василь Довгий получил пулю в спину от раненого османа, проверить которого должен был сербский четник. Как тот потом объяснял, мол, благородному воину не пристало убивать раненого врага. Ладно, это понять можно, но обыскать ты его мог?! Да и какое благородство, когда с захваченных сербов живьем кожу сдирают, потом солью посыпают. Не сразу всего, а постепенно, пока пленник от боли не умрет. На кол сажают. Медленно. Постепенно поднимая заостренный столб, чтоб не менее суток православный мучился. Чего говорить, сотня злодейских способов у них в запасе имеется. Огнем, водой, железом, камнем и деревом. На Кавказе казаки быстро отбили охоту мучить пленных или похищенных. За каждого замученного ловили и жестоко казнили трех мужчин этого рода. Очень быстро захваченных в полон стали менять или выкупать целых и невредимых. Часто такие истории заканчивались куначеством или