Весь вечер просидела Модун с мальчишками у костра, рассказывая военные истории. Теперь ребята приходили вроде бы к Болоту, а на самом деле надеялись послушать старинные были.

Называя славные имена героев прошлого, воительница однажды сказала:

– Может, и ваши имена когда-нибудь вспомнят те, кто придет за вами после многих кругов жизни, чтобы поднять боевой дух народа саха. Это ль не радость?

– В Элен мирно, – заметил кто-то. – Зачем нам боевой дух?

– Мирно? – усмехнулась Модун. – Откуда знаешь? Отличишь ли шорох мыши в углу от потаенных шагов у ворот? Всегда ли сумеешь распознать ложь в лице, как будто правдивом снаружи? Боевой дух учит четко отличать одно от другого, поэтому пестовать его нужно всегда.

Она не стала рассказывать, как в год Осени Бури сама обманулась спокойствием в Элен и как жестоко за это поплатилась.

Модун понемногу объясняла ребятам основы воинской науки. Мальчишки узнали, что ратное искусство включает не только совершенное владение верховой ездой и оружием, как они думали, но и многое другое. Любая малость имела значение в этом мастерстве, и все было слито звеньями одной цепи. Модун говорила и о секретных знаниях, что удваивают силу и внимание человека. Открыв рты, огольцы впервые слушали о военном волшебстве, особых знаках, словах и молитвах. С жаром обсуждали древние приемы управления внутренним огнем, некогда влитым в воинов-предков мастером Кудаем, как плавленое железо в формы.

– Все это, – говорила Модун, – должен знать и уметь посвященный ботур. Вплоть до последней песни – подарка богине битвы Элбисе.

Для зимних вечеров воительница приготовила рассказы о правилах сражения и детальное рассмотрение оружия дальнего и близкого боя. Мальчишки горели желанием вызнать больше. Она чувствовала, что закинутое ею семя боевого духа пустило цепкие корни. Мысленным взором видела ребят возмужалыми, рослыми и красивыми в строю, складном, как щитки в броне… А покуда единственным учеником воительницы был сын.

Раз в три дня, если Модун не дежурила в дозоре, а Болот не добывал дичь по просьбе дружинного мясовара, они пешком уходили на поляну за Полем Скорби. Стражники пропускали без лишних слов, открывая тяжеленные ворота крепости утром и закрывая ночью, когда мать с сыном возвращались в заставу.

Оба они – Модун, едва вошедшая в зрелые весны, и Болот, подступивший к тринадцатой весне, были стройны и высоки. Смотрелись возле могучих кедров-братьев, единственных в долине, как две подрастающие сосны. Сдвоенная кедровая вершина маячила издалека. Деревья пели несмолкаемую колыбельную песнь могильному холму, в котором спали тела Кугаса и Дуолана. Их неупокоенные местью души прозрачной дымкой витали над головами стрелков.

Модун долго не хотела менять преданного лука. Он напоминал ей об уроке стойкого муравья. Она рассказала о храбром насекомом Болоту. Позже увидела, что все ближние муравейники обнесены жердевым частоколом. Чуткий мальчик позаботился оградить полную неустанного труда муравьиную жизнь от вторжения коров и телят.

А две весны назад, в девятый день Месяца, ломающего льды, Модун срубила на одном из кедров-братьев изогнутый сук в полторы руки для нового оружия. Второй такой же для лука сына нашелся на другом кедре. Кривули сохли на верхней полке у матицы, пока сок в них полностью не испарился. Минувшей зимой Модун заказала луки умельцу из аймака Горячий Ручей. Прочные, как ремни, кибити мастер выточил в Месяце рождения. В середине каждого рога уложил березовые клинья, снаружи оклеил полосками бересты желтым исподом кверху с узорами-оберегами. Надставные концы из черемухового дерева с зарубками для съемной тетивы обмотал коровьими сухожилиями без единой зазорины.

Тетивы воительница изготовила сама. Девять дней шнур, вырезанный из промятой конской шкуры, вымачивался в кровяной кашице. Затем Модун продела сырой ремень в отверстия палки, оттянутой книзу тяжеленным чурбаном. Скрученный шнур превратился в нить не толще жилки. Упругие тетивы Модун привязала к выемкам узлами-туомтуу. Добротный лук не узнает пустых выстрелов, рука с ним не дрогнет, и глаз не моргнет.

Стрелы мать и сын мастерили загодя, без спешки. Болот выстругивал древки можжевеловые, круглые, длиною в половину локтя. Насаживал костяные наконечники, схожие с язычками пламени. Для небольшой оттяжки лука длины таких стрел хватало. Подобными же Болот стрелял из своего первого охотничьего лука. А Модун вбивала в свои березовые, в локоть, древки широкие железные жала и стягивала расщепы клееными жильными нитками.

Комли оснащались тугими орлиными перьями. Они были более устойчивыми в полете, чем перья коршуна или гуся, а тем более дятла, и не подводили прицела. В открытом ровдужном колчане стрелы стояли комлями вверх. Там же мостился и носатый напилок для изощрения наконечников. В этот раз большой ворох орлиных маховых перьев Модун выменяла на торжищах у шаялов. В местах, где живут верзилы шаялы, водится много орлов.

Мишенью на стрельбище был столбец высотой в рост человека-мужчины с драной шапкой на макушке, и палкой, забитой крестом наподобие плеч. Столбец можно было двигать ближе и дальше. Вздев большие пальцы левых рук в роговые пластинки, защищающие кисти от ударов, лучники становились рядом.

– Черной крови черный пес! – грозно рычала Модун.

Этот возглас был сигналом. Стрелы летели, взвизгивая и жужжа, одна за другой. В полете они превращались в сверкающую нить, звонкую, как туго натянутая тетива, распростертая от стрелков до мишени.

Поначалу стрелы Болота поражали не «смертельные» места на древесной плоти, а то и вовсе ныряли в кусты. Однако весна за весной костяные жальца начали соперничать с железными за право вонзиться в сердце, нарисованное на столбце углем. Черное сердце, истерзанное, изрытое отточенными гранями тяжелых срезней Модун. Хотя женщина полагала, что у черного человека нет никакого сердца.

Воительница была уверена: странник придет на базар в Эрги-Эн. Она ждала его с таким нетерпением и пылом, с каким, кажется, никогда не ждала Кугаса с лесных боев. Чутье говорило, что белоглазый не пропустит торжищ. Но он не появился…

Вот и славно – есть время подготовиться к следующим торгам. Сын пройдет Посвящение и станет ботуром. Она успеет нацелить боевой отряд и сама еще будет в силе. Недаром же Модун полностью отдала себя искусству битвы – единственная среди женщин Элен, а может, и всего Великого леса.

Хорошо было на поляне с кедрами! В густых спутанных ветвях прятались смолистые шишки, каждая с кулак Модун. Братья-кедры угощали родных… Утомленные к вечеру, лучники еще долго сидели и толковали о разном под гудящими деревами. Щелкая чуть недозревшие орехи, разглядывали темное осеннее небо.

Модун давно пересказала сыну все воспоминания Кугаса о детстве, веснах муштры в Двенадцатистолбовой и стычках с барлорами. Рассказы постепенно обрастали новыми подробностями. Воительница уже сама нетвердо помнила, где здесь правда, а где выдумка. Сыну не надоедало слушать.

– Твой отец обладал мощью лесного деда и увертливостью змеи. Сражаясь с крылатыми демонами Ёлю, он крутил над головою сразу два меча. Поднимал ими сверкающий вихрь, ловил его гриву и связывал ветряную веревку. Потом несся по ней над огненной бездной… Однажды, когда веревка загорелась, Кугас превратился в копье и три дня летал над смертными аласами, где вместо цветов на ветру качаются сухие кости.