Я целую каждый пальчик — у них такой сладостный вкус — и говорю, что тоже ее люблю. Несколько минут я жадно упиваюсь близостью дочери. Наконец могу начать общаться жестами.

Мы не знали, где ты, — объясняю я. — Мы так испугались! Но Дэвид тебя нашел, а это главное.

Я оглядываю ее со всех сторон, страшась обнаружить синяки и ссадины.

— Нет, Джулия… — Марри встает, но не успевает ничего сказать.

— Слава богу, все обошлось, — вмешивается Эд, скрипучим голосом разбивая нашу идиллию.

— Джулия, Флору нашел не Дэвид.

Марри забирает у меня дочь, чтобы я встала. Я его слышу, но не понимаю.

— А кто тогда? — Голос какой-то чужой. Да разве это важно, кто ее нашел… Важно, что с ней все хорошо. — Я… я думала, ее спас Дэвид. Поэтому вы все сюда и приехали.

— Нет, Джулия. — Он закрывает глаза. — Дэвид ее похитил.

Я едва не падаю, и Марри подставляет руку.

Должно быть, я что-то неправильно расслышала. Но я вижу, как Флора показывает у меня перед глазами: Мамочка, не сердись. Дэвид меня не обижал. У нас было приключение. Алекс не мог поехать с нами.

Сознание уплывает, в глазах у меня темнеет.

— Надо побеседовать с Флорой, пока она ничего не забыла, — снова вмешивается Эд.

Это неправда! Я знаю, полиции нужно заниматься своим делом, — в конце концов, Флору долго разыскивали… Но я не могу, не в силах поверить, что Дэвид сделал что-то… ужасное.

— Джулия, Флору должен осмотреть врач.

Эд не сводит с меня настойчивого взгляда.

Флора ему как родная, и его не меньше моего пугает, что с ней могли что-то сотворить. Только не Дэвид, — думаю я, а может, произношу вслух, потому что слова гремят набатом в голове. Он ведь обожает моих детей. Нам было так хорошо вместе. Я его любила. Вдруг настоящее превращается в прошлое.

— Дэвид похитил Флору?

Марри считывает слова с моих губ.

— Все будет хорошо. — Он прижимает меня к себе, и в эту минуту я понимаю, что мы никогда на самом деле не разлучались.

— Нам нужно побеседовать с Флорой, — повторяет Эд.

Я снова сижу на полу, Флора устроилась между моих ног. Я больше не могу сдерживаться.

— А как же… где… — Нет, не могу об этом думать. Не могу думать о том, что случилось. — Точнее, почему это случилось. В голове просто не хватает места для столь огромной в своей чудовищности мысли. — Где Дэвид? — наконец удается выдавить мне.

Эд отходит к двери. Возможно, чтобы не смотреть мне в глаза.

— Его арестовали. — Он взмахивает рукой в сторону коридора, и я понимаю, что Дэвид еще в доме.

Флора, как ты? — нерешительно показывает Алекс, словно она вернулась другим человеком, и застенчиво целует ее в макушку, но она отпихивает брата.

Что с тобой случилось? — спрашивает Алекс, ничуть не обидевшись.

Ничего, — отвечает Флора и трясет головой, ее кудряшки бьют меня по лицу.

Ты убежала? Тебя поймал плохой человек? — спрашивает Алекс.

Флора качает головой и отказывается отвечать.

Эд приказывает всем покинуть дом, чтобы криминалисты приступили к работе. Он устал, он хочет домой к Надин, хочет снова стать дядей, а не полицейским.

Я с трудом поднимаюсь. В доме, на дороге, в том месте, где Дэвид схватил Флору, полиция будет тщательно все обыскивать, по крупицам восстанавливать последние двадцать четыре часа, готова Флора рассказать нам о том, что произошло, или нет. Прижимая дочь к себе, я выхожу на улицу, где уже стоит карета «скорой помощи». Вторая ночь — сплошной коктейль из проблесковых маячков, полицейской формы и властных голосов.

Мы с Марри и детьми стоим на ветру, и тут в моем мире становится тихо: из дома выводят Дэвида. Я пристально смотрю на него, наши взгляды скрещиваются в суете, что нас окружает. Он в наручниках, его сопровождают двое полицейских, — история повторяется. Не знаю, что шевелит мои волосы — ветер или ужас. Меня переполняют вопросы, которые я никогда не задам. Его заталкивают в полицейскую машину и увозят в ночь. В глазах за стеклом отражаются синие всплески.

Флора так плотно сжимает меня ногами, что перехватывает дыхание. Марри обнимает Алекса. Мы вместе.

— Тебе страшно? — шепотом спрашиваю я.

— Больше нет, — отвечает он, когда всполохи полицейских мигалок гаснут в темноте.

— И мне, — соглашаюсь я.

Ночью мне все время снились эти двое, как они сидят в кафе. Будто и не было последних тридцати лет, будто Джулия, Алекс и Флора — всего лишь иллюзорные фрагменты, затерявшиеся во времени, а я всегда знала только Дэвида. Жизнь обратилась в сон, и мне самой нужно решить, что реальнее.

Все эти годы я пыталась его забыть. Загоняла в темные углы сознания и тридцать лет верила, что сумела вычеркнуть его из своей жизни. Я вырастила Джулию, как проклятая трудилась на ферме, потом занялась приемными детьми. У меня всегда хватало дел, я вела активную жизнь, приносила пользу, и это помогало мне не вспоминать.

Но Дэвид всегда был рядом — в тайных мыслях, в запахе моей кожи, в доме, в мечтах. После смерти родителей я избавилась от старых радиоприемника и телевизора, а не то я бы видела его в каждом актере, слышала бы его голос по радио. Он остался лишь в моей дочери, а потом во внуках.

По правде говоря, он был рядом каждую минуту этих тридцати лет.

Я резко сбросила одеяла. Откуда только силы взялись. Суставы хоть и ныли от напряжения, но подчинялись. В доме было холодно, но я стояла у открытого окна спальни и ничего не чувствовала. Безжалостный ветер стелил по полям почти горизонтальные струи дождя. На часах половина пятого. Дождь превратился в снег.

Поверх крыши сарая я смотрела в ту сторону, где находился дом Дэвида. Он далеко, и увидеть его нельзя, но расстояние не столь велико, чтобы я не чувствовала теплое дыхание на своей шее. Я знала округу как свои пять пальцев и с легкостью вычислила, где живет Дэвид, — в старом доме Грэнгеров, недалеко от реки. Брошенная ферма пришла в запустение, но потом некий предприимчивый делец отреставрировал ее и продал.

Как мне рассказать Джулии об отце, не объяснив, кто он такой? Прошло столько времени, что она возненавидит меня за молчание. В раннем детстве ей была нужна только я. Она не задавала вопросов и не судила. Вопросы посыпались, когда она пошла в школу. Буквально с той минуты, как Джулия родилась, я решила, что она никогда не узнает ни об отце, ни о том, что он сделал со мной. Как мать может сказать дочери, что она — последствие изнасилования?

Если бы я решилась рассказать ей правду, то пришлось бы пойти до самого конца и она узнала бы, что Дэвида признали невиновным, а меня обвинили в распутстве. И раз Дэвид невиновен, то я, само собой, лгу. В общем, ничего удивительного, что я всю жизнь молчала.