Очень может быть, соглашались оппоненты Цзы-Гуна, что Учитель Кун и в самом деле находит какой-то полезный для себя смысл в каждом явлении, да только узнать про это нелегко, поскольку говорит он мало, и все больше загадками и недомолвками. Похоже, он просто пытается оправдать свои собственные недостатки, когда твердит всем подряд:

«Те, кто красиво говорят и обладают привлекательной внешностью, редко бывают человечными».

Впрочем, свет не без добрых людей. Нашлись достойные мужи и в вэйской столице. Вот сановник Ши Ю: о нем Учитель Кун говорил позднее: «Сколь прям был Ши Ю! Когда в стране был порядок, он был прям, как стрела. Когда в стране не было порядка, он тоже был прям, как стрела!» А вот советник Цюй Боюй: «Когда в стране был порядок, он был на виду, а когда в стране не было порядка, он хранил правду в себе и скрывался». Вот у кого можно было поучиться мудрой осмотрительности!

Время шло, интриги вокруг Конфуция разрастались, как снежный ком, а положение гостя из Лу оставалось все таким же неопределенным. Между тем слухи о знаменитом и к тому же наделенном удивительной внешностью ученом проникли на женскую половину дворца и достигли ушей жены Лин-гуна по имени Наньцзы – женщины столь же распутной, сколь и властной. Репутация у нее была самая дурная: поговаривали, что она держала в любовниках чуть ли не две дюжины красавцев из дворцовой гвардии и даже не стыдилась делить ложе со своим сводным братом. Ходили слухи, что на ее совести загадочная смерть нескольких царских наложниц, завоевавших благосклонность Лин-гуна, да и много других преступлений – всех не перечесть.

Впрочем, никто не посмел бы в открытую обвинить Наньцзы, ибо она понукала как хотела своим слабовольным супругом и держала в своих руках все нити дворцовых интриг. Без ее согласия не обходилось ни одно сколько-нибудь важное назначение в царстве. А теперь Наньцзы пожелала увидеть необыкновенного ученого из Лу, и двигало ею, надо полагать, не только женское любопытство, но и желание самой по-хозяйски оценить достоинства этого человека, о котором столько говорили вокруг. Она послала Конфуцию приглашение явиться в ее дворец, наказав гонцу на словах передать гордому ученому, что «правители со всех концов земли, приезжая в Вэй для того, чтобы поклясться в братской любви, непременно наносят визит супруге нашего Единственного, и супруга нашего Единственного желает также лицезреть вас».

Это необычное приглашение, разумеется, было воспринято Конфуцием без энтузиазма. Дважды гость из Лу под разными предлогами уклонился от этой более чем деликатной встречи, но в конце концов, как гласит предание, «был вынужден уступить» домогательствам своевольной царицы. Зная, что поступок его не встретит одобрения учеников, требовавших от Учителя святой непорочности, он отправился к Наньцзы тайком от своих спутников и даже не взял с собой слуг, нарушив тем самым элементарные правила хорошего тона. Войдя в назначенное время в покои Наньцзы, он отвесил низкий поклон на север, как если бы стоял перед царской особой, и некоторое время оставался недвижим, позволив хозяйке дворца молча разглядывать его сквозь узорчатый шелковый полог (выйти к постороннему мужчине и даже заговорить с ним через занавес, по обычаям того времени, было бы слишком бестактным даже для такой женщины, как Наньцзы). Вдоволь насмотревшись на гостя, Наньцзы дважды поклонилась, оповещая его об окончании «аудиенции» позвякиванием своих яшмовых подвесок. Конфуций, по-прежнему не говоря ни слова, в свою очередь отвесил прощальный поклон и удалился… Когда ученики узнали, куда ходил Учитель, негодованию их не было предела. Они, конечно, понимали, что Учитель навестил Наньцзы в одиночку, желая избавить их от унизительных сплетен света, и были ему за это благодарны. Но как Учитель мог решиться нанести визит женщине с такой дурной репутацией, да еще без свидетелей, нарушив все приличия? «Я пошел туда не по своей воле! И потом – Наньцзы вела себя пристойно, все приличия были соблюдены», – оправдывался Конфуций. Больше всех возмущался, как и следовало ожидать, темпераментный Цзы-Лу. Он бросил Учителю столько горьких упреков, что тому пришлось прибегнуть к крайним аргументам. «Если я сделал что-то не так, то пусть Небо покарает меня! Пусть Небо покарает меня!» – заявил в конце концов Конфуций.

Визит Учителя Куна к царице не пошел ему на пользу. Он лишь дал новую пищу для кривотолков, которые охотно поддерживала и сама Наньцзы, почуявшая в Конфуции сильного конкурента в борьбе за влияние на государя. В придворных кругах поползли слухи о том, что бывший советник луского двора – лазутчик Дин-гуна и что не сегодня-завтра луские войска вторгнутся во владения Вэй. Этот человек из Лу, говорили недоброжелатели Конфуция, с утра до вечера только и делает, что разглагольствует о человечности и добродетели, а сам пошел на тайное свидание с Наньцзы. Разве можно ему доверять? Кто поручится, что завтра он не приведет под стены столицы вражеское войско? Лин-гуну подобные разговоры не казались вовсе лишенными основания, и он даже приставил к дому, где жил Учитель Кун, соглядатая, время от времени бесцеремонно осматривавшего покои луских гостей. Вообще же Лин-гун, уже поживший свое и давно пресытившийся интригами, очень скоро стал тяготиться присутствием чужеземного учителя с его бесконечными назиданиями, советами и требованиями. Он стал позволять себе жесты, унижающие достоинство уважаемого гостя. Однажды он пригласил Конфуция для совместной прогулки по улицам вэйской столицы. Придя во дворец, Конфуций увидел, что для прогулки заложили два экипажа. В первом экипаже, украшенном разноцветными шелковыми лентами и запряженном четверкой лошадей, должны были разместиться Лин-гун и его жена, а другой экипаж, победнее и запряженный всего лишь одним быком, предназначался для Учителя Куна. Пришлось Конфуцию долго ездить по улицам Дицюя в хвосте царской колесницы и на позорном для благородного мужа положении человека из свиты. Говорят, что эта выходка Лин-гуна побудила Конфуция произнести свою знаменитую сентенцию:

«Я еще не видел человека, который любил бы добродетель больше, чем женские прелести».

Конфуцию принадлежит и еще одно столь же пессимистичное, но, наверное, не менее справедливое изречение:

«Мое дело, кажется, безнадежно! Я еще не встречал человека, который осудил бы себя сам, видя свою вину».

Теперь Учитель Кун убедился в том, что его мечтам найти применение своим талантам при дворе Лин-гуна так и суждено остаться мечтами. Вскоре он покинул вэйскую столицу, держа путь на запад. Он думал добраться до столицы царства Цзинь, возглавлявшего в те времена союз нескольких северных государств Поднебесного мира. Если бы ему удалось завоевать доверие цзиньского правителя, он получил бы прекрасную возможность претворить в жизнь задуманные им преобразования. Но когда Учитель проезжал через маленькое владение Куан, случилось непредвиденное: местные жители по ошибке приняли его за того самого Ян Ху, который когда-то был военным диктатором в своем родном Лу, а потом бежал и занялся разбоем. Как раз незадолго до появления Конфуция этот Ян Ху напал на город Куан и учинил в нем страшный разгром. Местным жителям было немудрено спутать знаменитого учителя с не менее знаменитым разбойником, поскольку оба отличались огромным ростом, да и выговор у них был одинаковый. Кроме того, в провожатом Конфуция куанцы опознали человека из шайки Ян Ху. Не успели путешественники опомниться, как их окружила толпа возмущенных, готовых вот-вот накинуться на них людей. Неизвестно, чем бы закончился этот инцидент, если бы не завидное самообладание Учителя. Вместо того чтобы призвать своих спутников к оружию, он взял в руки цитру и запел так безмятежно, что гнев нападавших понемногу рассеялся. Вскоре Конфуцию и его людям удалось выскользнуть из осады и перебраться в безопасное место. Правда, во время этого бегства потерялся любимый ученик Конфуция – Янь Юань. Учитель очень тревожился за его судьбу, ибо Янь Юань, как настоящий книжник, был слаб здоровьем и не искушен в жизни. Лишь через пять дней Янь Юань разыскал своих товарищей, и учитель, увидев его живым и невредимым, признался, что был уже готов оплакивать преждевременную кончину своего любимца. «Пока вы, учитель, живы, разве посмею я умереть?» – сказал в ответ Янь Юань. Эта бесхитростная фраза стала для всех поколений китайцев лучшим примером того, как ученик должен признаваться в любви к своему учителю.