Аверьянов: Вы задаете очень серьезный философский вопрос. Я с вашего позволения на него так и отвечу, ведь я философ. Вообще, для нас, для русских, не знаю, как для других народов, характерно такое определенное состояние: когда у нас долго нет большой беды, какой-то большой войны, какой-то катастрофы, которая нас сплачивает, мы постепенно уходим в какую-то энтропию, в какое-то расслабление. И напротив, когда рядом с нами происходит беда, она нас обжигает и мы становимся религиознее, мы становимся более чуткими к жизни. 9 мая и память о великой войне — это напоминание о таком огненном опыте. Другое дело, что это не личный опыт, пережитый большинством, скажем, молодого поколения. Хотя у нас есть тоже ветераны чеченской кампании, например, которые могут поделиться подобным опытом.

Е. Волгина: Получается, только трагедия реально может нас сплотить?

Аверьянов: К сожалению, отвечая на ваш вопрос, насколько это единение прочно, оно будет прочно только тогда, когда нас что-то сплотит, какая-то серьезная угроза. Это не обязательно война…

Е. Волгина: Видим ли мы примеры единения в том же самом Крымске, каких-то лесных пожаров…

Аверьянов: Конечно.

Е. Волгина: Получается, что реально людей может сплотить только действительно какая-то серьезная трагедия. Мы дружим против кого-то. Против агрессоров дружим мы, сплачиваемся, против стихийного бедствия. А когда все это нивелируется, когда опасность исчезает, мы сами становимся как отдельные атомы?

Аверьянов: Во-первых, мы атомизируемся, хотя есть и «дружба» атомизированных индивидов, когда соседи по даче могут поддерживать друг с другом отношения ради того, чтобы было комфортно. Я не глашатай каких-то бед, не кликуша. Я просто констатирую факт, что у нас исторически так получалось: через катаклизмы мы очищались и приближались к самим себе, к своей сущности. Вот, обратите внимание, даже если посмотреть на ту великую войну, Великую Отечественную, — как сильно изменился народ за 4 года. Как изменились мужчины. Они превратились в стойких, способных вынести все, настоящих героев, людей, которые полностью владеют собой и способны жертвовать собой. Это своего рода русское чудо. Я все-таки, полагаю, что не для всех народов это характерно. Но для нас характерно.

Вопрос слушателя: Вам не кажется, что эта каша направлений ни к чему хорошему не приведет? Потому, что опираться можно только на новые идеи, коммунистические идеи, еще какие-нибудь идеи, чтобы построить новую страну. А тащить в будущее прошлое, ну может мы еще крепостное право притащим или графов возродим?

Аверьянов: Я сторонник другой точки зрения. Я вообще отношу себя к традиционалистам, и считаю, что во-первых, ничего нового нет и не бывает. Новое — это хорошо забытое старое, по пословице. И потом ведь, как бы ни старались модернизаторы, обновленцы, радикалы, революционеры сильно поменять мир, в сущности, мы видим воспроизводство старого, опору на огромный фундамент прежней культуры. Все великие перемены — лишь поветрия и в сущности иллюзии, иллюзии того, что мир можно сильно изменить. Но с другой стороны мир идет своей дорогой, происходит глобализация, идет наступление таких сил, которые способны привести нас, в том числе и к утрате человеческого начала, к расчеловечиванию. Эти угрозы, эти риски реальны, но и человек существо живучее, адаптивное. И я уверен, что без опоры на традицию в этом мире выстоять нельзя. Без веры в Бога очень трудно выстоять, а если нет веры в Бога, то без высоких ценностей, которые выстраивают человека от его младенчества к зрелости, делают его прямоходящим, так сказать, вертикальным существом, а не на четвереньках ползающим. Если мы будем только на новое ориентироваться, только на изобретения, то мы потеряем эту нить, эту связь с предками. Причем, заметьте, мы ведь не против нового, мы за изобретателей. Просто получается так, что изобретатели изобретают, а плодами их пользуются приобретатели. Потребители забывают, да просто не знают, какой ценой достались те, в том числе технические изобретения, научные открытия, которые легли в основу современной цивилизации. Вообще, все научные открытия и все культурные достижения построены на том, что человек глубоко смотрит внутрь себя и своей традиции. Без этого они невозможны.

Е. Волгина: Слушатель пишет: не нужна нам трагедия для объединения, достаточно Москве дать понятный сигнал окраинам, и тогда Советский Союз соберется воедино за полгода без какой-либо крови. Не нужна трагедия, а нужна идеология. В чем плоха идея воссоздания СССР в новом, улучшенном виде, не имеющем недостатков прошлого?

Я продолжу, вы тут говорил о вере в Бога, религии, но мы знаем нынешние настроения, и события последнего года, действительно, могут сказать, что наблюдается некое ожесточение, поэтому правильно ли за идеологию брать какие-то религиозные принципы?

Аверьянов: Идеология не является религией, и никогда не может ею быть, она может быть в лучшем или худшем случае какой-то квазирелигией, какой-то пародией на религию. Но что я имею в виду, когда говорю, например, о религиозных принципах и об их использовании в идеологии? Это очень богатая тема. Я вам один пример просто приведу. Известный такой православный термин — симфония властей. Он идет из Византии, и означает такой порядок, когда духовная власть и светская власть, царь и патриарх, условно говоря, друг друга поддерживают и создают определенное пространство гармонии в обществе. Так вот, без даже буквального прочтения этого принципа, который вполне разумен сегодня был бы, я могу его прочесть фигурально. Нам необходима сегодня гармония между рациональным и интуитивным началом, то есть между умом и сердцем, между верой и знанием. Потому, что воинствующие атеисты в этом плане оказались людьми однобокими, односторонними. Они не могут адекватно ответить на многие вопросы бытия, подменяя все разнообразие мира лишь наукой, рациональностью. А вот эта симфония властей в голове, — она тоже необходима…

Е. Волгина: Главное, чтобы не получилось как тогда, когда говорили о законе о защите чувств верующих. Когда могли просто до абсурда довести, что, к примеру, люди почувствовали себя оскорбленными просто потому, что их собеседник, условно говоря, не верит в Бога или говорит, что Бога нет. Здесь такая грань тонкая.

Аверьянов: Знаете, я вам откровенно скажу, это скорее проблема юристов, чем верующих. Потому, что если они бездарно сформулировали закон, это их вина, а не вина самих верующих, которых те пытаются защитить негодными средствами. Тут хороший юрист просто нужен, он сформулирует и правильный закон.

Е. Волгина: Поняла вас. Конопель: «Только что вернулась из Нидерландов, так они как-то сплоченнее. Этого я не ощущаю в России. Мы дикие, закомплексованные, это чувствовалось в сравнении нашей тургруппы с европейцами».

Аверьянов: Ну, я тоже бывал в Европе. Мне кажется, что сплоченность, солидарность европейцев между собой носит несколько поверхностный характер. Она может быть где-то демонстративна, например, проявляется во время спортивных соревнований. Но вы меня простите, конечно, патриотизм футбольных фанатов и тот патриотизм, который связан с Великой отечественной войной, это разные вещи.