Поэтому Сухиничи оказались следующим гнойником для развития конфликта. Однако ситуация под Ржевом тем временем стала неконтролируемой; ее продолжение имело историческое значение. Через два дня, 24 августа, Гальдер на дневном совещании снова настаивал на том, что 9-й армии, которая вела бои под Ржевом, необходимо предоставить свободу маневра и разрешить занять более короткую линию обороны, которую она смогла бы удержать своими истощенными силами. Это привело к коллизии, которая всего лишь через девять месяцев после ухода их главнокомандующего лишила сухопутные войска и начальника Генерального штаба, реальные, а не мнимые умственные способности которого стояли за всеми их победами. Предложение Гальдера противоречило главному гитлеровскому принципу командования и явно вызвало у него раздражение. «Вы всегда приходите сюда с одним и тем же, – бросил он Гальдеру, – предлагаете отход», а затем, не переводя дыхания, выдал ряд в высшей степени уничижительных замечаний, в которых на сей раз задел даже строевые части. Закончил он свою тираду словами: «Полагаю, командиры столь же тверды, как и строевые части». Атмосфера была чрезвычайно напряженной; теперь Гальдер разозлился и на повышенных тонах ответил: «Я достаточно тверд, мой фюрер. Но там храбрые солдаты и молодые офицеры гибнут тысячами только потому, что их командирам не разрешают принять единственно разумное решение и у них связаны руки». Гитлер отпрянул, зло уставился на него и прохрипел: «Генерал-полковник Гальдер, как вы смеете так со мной разговаривать! Вы что, считаете, что можете учить меня, о чем думает солдат на передовой? Что вы знаете о том, что делается на фронте? И вы пытаетесь убедить меня, что я не понимаю, как там на фронте. Я этого не потерплю! Это возмутительно!»

Присутствовавшие на совещании были в полной растерянности. Кровавая битва под Ржевом за кусочек земли, давно уже не представлявший никакой ценности, продолжалась. Но теперь стало ясно, что окончательный разрыв между двумя этими людьми, не имеющими ничего общего, уже близок[207].

С конца августа – начала сентября произошел ряд самых разных событий, охвативших все пространство от самых отдаленных участков фронта до верховной ставки на Украине. Как каждое в отдельности, так и все вместе их можно было назвать сигналами опасности.

С первым мощным налетом на Кёльн в конце мая 1942 года война в воздухе над Германией вступила в новую фазу. Большое количество задействованных вражеских бомбардировщиков и их качественное превосходство породили самые серьезные опасения в отношении будущего. Это привело к первому серьезному конфликту между Гитлером и ОКЛ, причиной которых стали «победные реляции» люфтваффе, регулярно появлявшиеся в ежедневной сводке вермахта. Гитлер заметил: «Я никогда не боюсь правды, какой бы неприятной она ни была, но, чтобы сделать правильные выводы, я должен знать ее»[208].

В Северной Африке наступление Роммеля, которое он планировал, а потом долго откладывал, началось вечером 30 августа. Но 1 сентября он вынужден был его прервать, главным образом ввиду значительного превосходства противника в воздухе, и через два дня Роммель вернулся на исходные позиции у Эль-Аламейна. Хотя переход к обороне не обязательно означал отказ от прежних далекоидущих целей, нам в германской верховной ставке стало яснее, чем итальянцам в Риме, что британцы со своим новым командующим генералом Монтгомери теперь закусят удила. Роммель, казалось, наверняка сможет отразить надвигающийся удар. Гитлер был убежден, что нет лучшей оборонительной позиции, чем перед Эль-Аламейном.

Уже не стоял вопрос о захвате Мальты, которая, можно сказать, возродилась из пепла и представляла теперь большую, чем когда-либо прежде, угрозу для морских перевозок. В итальянской верховной ставке вели приготовления к оккупации Туниса с целью защитить свою североафриканскую колониальную империю; однако Гитлера по-прежнему мучила мысль, что такой шаг бросит Северную Африку в объятия де Голля, и самым серьезным образом предостерегал их от преждевременных действий. Что касается Юга, то там его гораздо больше беспокоил Крит, особенно теперь, когда Роммель вернулся к обороне; туда должна была быть переведена одна из самых лучших пехотных дивизий сухопутных сил (22-я). Тревожили его и неспокойные участки на северном берегу в восточной половине Средиземного моря, поскольку он, как всегда, рассматривал главным образом их в качестве первой линии обороны румынских нефтепромыслов.

Озабоченность Гитлера делами на Западе никоим образом не ослабла после успешной защиты Дьепа, поскольку в любом случае успех этот был сильно преувеличен в пропагандистских целях. Теперь его начало волновать побережье к югу от устья Луары, и он перебросил дополнительные части во Францию. Но в его распоряжении были только дивизии, комплектуемые для пополнения сухопутных сил; других резервов не было. Это положило начало порядку, который неблагоприятно сказался на оснащении, мобильности и боевой подготовке войск, и его результаты сказались в ходе обороны во время вторжения западных союзников в июне 1944 года. Интересно также, что в самых последних его распоряжениях Нормандия снова упоминалась как вероятное место десантной операции противника.

Норвегии ничто не угрожало; тем не менее она, как всегда, поглощала большую часть наших убывающих войск и ресурсов.

В Финляндии все еще действовали приказы о совместном немецко-финском наступлении с целью отрезать мурманскую железную дорогу и таким образом блокировать, по крайней мере, этот путь для военных поставок с Запада в Россию, которые даже увеличились. К осени 1942 года наши шансы осуществить это зримо сократились. Выполнение самого важного предварительного условия, захват Ленинграда, предполагалось по гитлеровским планам наступления 1942 года «самое позднее в сентябре». Теперь, когда возобладали более разумные планы, это было признано нереальным. Несколько дивизий армии Манштейна были переброшены из Крыма на самый север, но к концу августа противник перехватил там инициативу, и эти дивизии, одну за другой, растрачивали на оборону. 23 августа в своей ставке в Виннице Гитлер отдал главнокомандующему на севере фельдмаршалу Кюхлеру, а на следующий день и Манштейну приказы, в которых говорилось следующее: «Этап 1-й – соединиться с финнами (через Карельский полуостров); этап 2-й – занять Ленинград и сровнять его с землей» (!). То, что все пошло не так, Гитлер приписал главным образом «нерешительности командования». Генерал Йодль знал о том, что происходит под Ленинградом, не больше чем Гитлер, но соглашался с резкой оценкой командующих. Он даже поддержал Гитлера, когда тот назвал всех старших командиров «умственно отсталыми и неспособными распознать или увидеть за деревьями лес».

Присутствие фон Кюхлера и его спокойная, с опорой на факты аргументация поначалу, казалось, вызывали у Гитлера доверие. Но теперь он убрал фон Кюхлера из командной цепочки и поручил Манштейну единолично командовать на этом важном участке, подразумевая под этим свое непосредственное участие в руководстве боевыми действиями под Ленинградом. Единственными резервами, которые можно было туда передать, были отдельная горная дивизия, предназначавшаяся на самом деле для Финляндии, и четыре (!) танка «тигр», самые первые из появившихся на фронте. Гитлер ожидал от этого «нового оружия» великих свершений, которые, по его убеждению, окажутся решающими. Запись в военном журнале отдела «Л», сделанная несколько дней спустя: «Один «тигр» уже выведен из строя», показывает, как в нашем штабе оценивали эти ничтожные силы, не говоря уж о том, что вскоре выяснилось, что танки эти слишком тяжелые и не могут двигаться по мостам в районе боевых действий. Штаб оперативного руководства заставили подготовить директиву (№ 47) по захвату Ленинграда, но, когда 3 сентября Гитлеру представили ее проект, он положил его в корзину для документов, которые могут подождать. Там он и остался. Поэтому второй этап летнего наступления закончился, даже не успев начаться.