Справимся, главное, улыбаться и не подавать вида. Мерно звучит фортепиано, мурашками по коже отзываются маракасы, пронзительно вплетается в происходящее голос скрипки. Вьется ткань у ног, мелькает свет вокруг – и в этом свете на мгновение сверкает отрезанный кусочек фольгированного полотна. Получилось! – бьется в сердце, и тут же радость сменяется недовольством – в ярком свете полет крошечного фольгированного обрывка почти незаметен. Интересно, а можно сделать так, чтобы его заметили?

Свет – чуть тише. Чтобы было видно! И от круга отрывается крошечный разряд, ударяя в лоскут и поднимая его ввысь!

Я не контролирую это, я прошу у Звездочек, а им несложно. Так же, как и двигаться, чтобы наши ноги переступали через них.

Вновь обрывок ткани мелькнул в свете – и снова крошечный разряд от круга не дал ему упасть, со вспышкой откинул чуть дальше. И тут же – подхватил первый. А потом и еще один! И еще! Скоро треск стал заметен, и его пришлось вплетать в ритм музыки, выбивая вспышками паутины ритм молний. Целый океан искр вокруг нас! И счастливый смех Светы, который дороже всех аплодисментов в мире!

Последний аккорд воспринял уже с неким неудовольствием – эмоции затянули, радость переливала через край, хотелось двигаться дальше! Успокаивало одно – сразу после танца полет в деревню и вареники.

Мир вспыхнул искорками в последний раз. В глазах медленно исчезли радужные и световые разводы – надо только проморгаться потщательнее. Исполнили последний элемент на сегодня – поклон. И внимательно прислушались к аплодисментам. А их нет.

– Не понял? – протерев глаза кулаками, с изумлением обозрел пустой зал.

– А где все? – громко спросил удивленный Артем.

– Так это, – раздалось с другого края, возле самого выхода для гостей. – Эвакуация, стало быть.

– Какая еще эвакуация? – возмутился я. – Что случилось?

– И почему нас не предупредили? – в тон мне возмутился Артем. – Мы тут выступаем, а у них ЧП!

– Так это, стало быть, пробой высшего уровня защиты, стало быть… – откашлялся собеседник. – На сцене, стало быть. Вот всех и эвакуировали.

– А вы почему тут? – с сомнением поинтересовался я.

– А я из гардеробной, это самое… – хмыкнул он. – Я-то уйду, а если сопрет кто чего?

– Ясно, – задумчиво протянул я.

– Ребята, смотрите, – пересохшим от волнения голосом просипел Паша, показывая рукой ввысь.

И только после этого мы обратили внимание на трибуну судей, залитую светом.

– Семь, восемь, – не веря, сияя от счастья, шептал Федор вслух, – девять, десять…

Возле окон, размытые оптикой стекол, стояли арбитры. И, будто заметив наше внимание, демонстративно аплодировали.

– Одиннадцать? – словно не веря, с удивлением произнес брат.

За одиннадцатым стеклом не было никого. Пустая, сияющая светом комната. С бронестеклом, покрывшимся сеткой от чудовищных по силе ударов. Будто кто-то ломился изнутри.

– Одиннадцать, – с удивлением обвел нас взглядом Артем.

– Одиннадцать, – повторил за ним Паша.

– Одиннадцать…

– Ребята, вертолет! – нетерпеливо напомнила Света.

– А? – обернулся к ней капитан.

– Кто-то сломал защиту. И выжег все прожектора, – указала она жестом на отчего-то не светящиеся лампы. – И слегка подпалил экран за сценой, – последовал еще один жест в сторону желтоватого в коричневую крапинку полотна. – И…

– Ребята, вертолет! – подхватил я товарищей и повел к выходу.

Перед трехэтажным домом царила деятельная суета, созданная тремя десятками коробов и страшно недовольным стариком, таскающим их с кухни во двор.

– Еще никогда! Никогда в моей практике преподавателя! – доносились возгласы в те периоды, когда старик выныривал из дома, чтобы поставить очередную шикарно и волнующе благоухающую коробку на заранее подготовленную ткань. – Никогда в моей жизни!

Наверное, если пройти за ним внутрь дома, то можно узнать, что именно – «никогда», но Михаилу было слегка боязно. Оттого он наблюдал за происходящим с безопасного расстояния. Позади стратегически грамотно разместились дочери, с любопытством поглядывая из-за спины, и Брунгильда, успевшая вымахать до такого размера, что удерживать ее от «вкусного запаха» приходилось вдвоем.

«Интересно, какой она породы?» – мельком пролетело у Михаила в голове, но тут же было сметено очередным «никогда».

– Никогда в жизни у меня не было такого ученика! – поставив последнюю вынесенную коробку на другую, провозгласил старик. – Пропадает черте знает где! Возвращается с какой-то баб… бабушкой! Громит сцену! И что я слышу после всего этого?! «Пришлите тридцать этих замечательных шоколадных тортов?!»

Нет, Михаил понимал причину такой бури эмоций. Он, в принципе, и сам переживал за сыновей. И тоже давал свою оценку их поведению. Весьма, между прочим, строгую, особенно в связи с путешествиями без взрослых! Куда только Долгорукие смотрят! А князь?! А сами ребята?!

Но у него совершенно не укладывалось в голове, что их домоправитель, уже ставший практически незаменимым членом семьи, все-таки сделал эти торты. Сразу же! Все тридцать! Что как-то не очень вязалось с той волной гнева, что изливалась на всех доступных для окружающих звуковых волнах.

– За всю мою практику такого не было! – воскликнул старик вновь и требовательно посмотрел на дорогу, пока еще пустую.

– Может, я сам вас отвезу вместо такси? – робко предложил Михаил.

– Не надо беспокоиться, – буркнул тот. – У меня все равно дела в городе. На пару дней.

– Да мне совсем не сложно…

– Вон, уже едет, – кивнул домоправитель в сторону роскошного лимузина. – Сюда заворачивай! – махнул он рукой.

Из черной машины выскользнули услужливые водители и заспешили к коробкам.

– Руки! – рявкнул старик так, что мужчины подняли руки над головой. – В смысле сам загружу, еще помнете, – ворчливо поправился он.

Один из них тут же ринулся открывать багажник, а второй – дверь в салон.

– Надо будет спросить номер такси, – цокнул Михаил, оценив сервис.

– Уроки делать! – напоследок гаркнул наставник, указав пальцем на воспитанниц.

Кивнула даже Брунгильда.

Машина медленно покатила со двора. Грустно вздохнул Михаил – как бы он хотел навестить сыновей! Но, как объяснил наставник, даже его со всеми связями и сетью благодарных учеников к участникам вряд ли пустят. Вот торты – те да, доставят. Позади так же грустно вздохнули дочери – тоже скучали. Ладно хоть Брунгильда есть в качестве источника шума, иначе в доме стало бы совсем тоскливо.

Михаил отправил дочерей в дом, прошелся до калитки, затворил ее, походил по совсем пожелтевшему саду, скрипнул ступенькой лестницы, ведущей в домик на дереве, и с непонятным тянущим ощущением в душе вернулся в здание. Странно, вроде огромная площадь, но для троих с собакой – тут совершенно пустынно, а для шестерых – идеально заполнено, обжито и даже слегка – по-приятному – тесновато. А ведь эти трое – старик и два школьника. Казалось бы, много ли им места надо… Вот в его сердце – там да. Дочери, жена, Максим, Федор… Особенно Федор.