Как-то незаметно для себя Михаил дошел до комнаты младшего сына и остановился возле двери. Заходить внутрь – не совсем педагогично. У сына должна быть личная площадь, гарантированная от чужих посягательств. Там, где он будет чувствовать себя комфортно, и еще уйма других слов, налагающих табу на вход без стука и ведома.

Но на душе такая тоска… И телефонный разговор только разбередил ее, а вовсе не успокоил. Тем более что сын мог оставить что-то скоропортящееся, а Михаил глянет-то всего одним глазком и ничего трогать не будет.

Решившись, он приоткрыл дверь и буквально просочился внутрь. В свете дня, пробивающемся сквозь высокие окна, виделся «хаотический порядок», непонятный пришедшему со стороны, но привычный самому отцу семейства. Все разложено по мере использования. Порядок определен расстоянием вытянутой руки. Блокноты и ручки положены в трех местах. Заготовки изделий лежат так, чтобы не сбросить случайно на пол, а нагромождение рядом с ними – это материалы для продолжения работы, чтобы не искать и не потерять мысль. Обычного подросткового мусора нет – мама научила, что чисто там, где не мусорят и убирают за собой сразу.

Михаил довольно хмыкнул и собрался было покинуть комнату, когда взгляд зацепился за ячеистое полотно с камнями, отданное Федору на прошлой неделе. Щедрый жест, желание показать, что отец всегда поддержит. Хотя, если честно, слегка избыточный – как и бывает в любом ремесле, на изделия уходит только ограниченный спектр кристаллов. Так проще, удобнее, дешевле. Нет смысла использовать нечто крайне дорогостоящее там, где подойдут стекляшка или янтарь. Федор научен этому в первую очередь и не станет предаваться расточительству.

Несмотря на это, ряд специфических камней отсутствовал. Крайне специфических, не годных ни для чего, кроме… А вот это можно было выяснить. Михаил вытянул ленту с ячейками целиком и положил на стол, напряженно вглядываясь в отсутствующие элементы. Затем, не скрывая волнения, достал из кармана блокнот с ручкой и выписал всю гамму вновь. Резко зачеркнул, выдернул лист и еще шесть, что были под ним, из блокнота и тщательно порвал, сложив обрывки в карман. Позже он сожжет их, чтобы никто со стороны никогда не узнал часть тайны.

– Федор, не надо, – прошептал Михаил после порыва немедленно куда-то бежать, звонить и лететь самому, наплевав на все запреты.

Он доверял сыну. Доверял как мастеру, несмотря на его юный возраст. Он лично учил его и принимал экзамен. А значит, он не станет это использовать.

– Пожалуйста…

Волной плеснуло вино в широкий бокал. Еще одно движение, и соседний тоже наполнился темно-алым до половины.

– Бокалы неправильные, – посетовал старый князь Долгорукий, поставив бутылку на стол этикеткой к гостю.

Зато вино – самое верное, под стать уважению. Редкая партия, особый урожай, и самое важное – своя история, переплетенная с судьбами известных людей, что для ценителей не менее важно. То в погребах с этим вином кто-то прятался, то громили аббатство, добираясь до вина… Если нет темы для беседы, легко скоротать время, обратив внимание на часть прошлого рядом с гостем.

Сейчас тема была. Настолько непростая, что хотелось бы добавить – к сожалению.

Уместившись в мягком кресле, завезенном в помещение неделей раньше вместе с круглым столиком, коврами, картинами, рабочими шкафами, документами, техникой и всем прочим, что способно преобразить даже гардеробную в место, достойное приема высоких гостей, князь обаятельно улыбнулся и, приглашающе кивнув, поднял свой бокал.

С другой стороны стола на улыбку не отреагировали.

Бледный мужчина удерживал взгляд черных как ночь очей чуть выше переносицы князя. Неприятное ощущение, будто сверло, приставленное к кости.

В глаза не заглянуть. Приходилось контролировать себя, чтобы внимание не перешло на нарисованные черным на голой коже усы и брови, на шапочку из темно-красного бархата, опоясанную снизу двумя рядами крупных жемчужин, или на синий кафтан с узорной вышивкой. И уж точно – нельзя отводить взгляд. Признаки слабости всегда являлись приглашением вцепиться в глотку.

Из-за стола показалась изрядно дрожащая рука. Она только обозначила движение к бокалу и тут же спряталась под столешницу.

– Ты специально так устроил, – прозвучало тяжким обвинением.

Где-то там, за небесным горизонтом, выстроились вестники войны, поднимая горны над головой и с шумом вбирая воздух в легкие.

– Кое за чем мы не уследили, – поставив бокал на столешницу, вздохнул Сергей Михайлович. – Но злого умысла в том не было. Позволишь объясниться? – примирительным тоном завершил он.

Несмотря на отвратительный характер, Долгорукий знал, когда стоит убрать свой гонор и спрятать от греха подальше старческие чудачества, представ истинным дипломатом, спокойным и доброжелательным.

Все потому, что князь Вид был еще до его рождения. И до рождения его отца Михаила. И даже до рождения деда. С учетом немалых шансов, что будет он и во времена правнуков, ссориться с таким – крайне вредное занятие. А еще они заплатили ему миллиард антиквариатом, и, если сейчас он уйдет, это станет просто катастрофой.

Особый человек, на личности которого замыкались неизменные уже третью сотню лет границы обширных владений на севере Румынии; их малоэтажная застройка, запряженные в телеги лошади на главных улицах Бая-Маре и неспешный образ жизни, как-то сосуществовавшие со всеми благами технического прогресса.

Попыток захвата его земли за эти три сотни лет насчитывалось около двух десятков. Без огонька – кроме территорий с живописной архитектурой и титула «князь», особо там брать нечего. Но многих соблазняло и это.

Воевать против человека, которому не нужно спать, да еще в его родных лесах и горах, всякий раз оказывалось крайне бесперспективно и разорительно. А когда узнавали, что припасы сожжены, добычи в бедных селах нет, жители попрятались в чащобах, и приходило время отступать – то и очень больно.

Вопреки традициям князь Вид отвечал на нападение не ответными пожарами, разграблением чужих городов и сел, а хорошей фантазией в пыточной и всякий раз отпускал сломанных и запуганных противников за выкуп. Достаточно отметить, что после его «гостеприимства» львиная доля теряла дар, а родовая ветвь пресекалась – никто не желал связывать судьбу с сумасшедшими. Страшная кара отрезвляла даже самые горячие умы, предостерег от ошибок.

Хотя пару раз подобное обращение с благородными производило обратный эффект – вместо страха и почтительного ужаса появлялось желание отомстить и объявлялся большой поход на «садиста и убийцу». Даже монархи из числа крупных неофициально поддерживали возмущенных (добрым напутствием или деньгами), с великим удовольствием за малую плату избавляясь от излишне глупых или неудобных при дворе.

Потому что убить князя Вида, конечно, можно. Но толку от этого никакого.

Никто из Долгоруких, к счастью, не сталкивался с этим лично. Но родовые хроники, хранившие копии с иных записей – украденных, взятых как трофеи или купленных, – рассказывали: яды, огонь, удушение, погребение в земле заживо, погружение в воду, отрубание головы и конечностей очень сильно портили князю Виду характер. И крайне негативно влияли на времяпрепровождение пленных в его пыточной.