– Не думаю, что вы успели так хорошо её узнать, – не удержалась я от колкости.

– Смею надеяться, в этом опыта у меня побольше, – заметил он.

«Ничего они не найдут», – тоскливо подумала я.

Вольпина снова покажется жертвой, а я – завистливой королевой из сказки, которая хочет отравить бедную Белоснежку.

Мы поднялись на нужный этаж, вот уже блеснули шляпки серебряных гвоздей на двери кабинета, но Кош Невмертич не торопился входить и даже придержал меня за плечо.

– Тихо, – велел он и приоткрыл дверь, осторожно потянув кольцо в зубах черепа с рубиновыми глазами.

Что там? Кто-то залез в кабинет тайком?.. Зохак?..

Но послышался знакомый голос, и я выдохнула – Борька. А он-то что там делает? Наказали за что-то? Зачем тогда мы тут прячемся? Э-э… подглядываем, что ли?

Сколько раз я подслушивала и подглядывала под этой дверью, а теперь пришлось это делать в компании ректора.

На диване у стены сидел живой скелет. Он бессильно уронил руки на колени и только веки без ресниц медленно поднимались и опускались, на мгновение скрывая блеск глаз. А рядом сидел Борька. Он закрыл лицо ладонями и… плакал. Всхлипывал, захлебываясь рыданьями и даже подвывал, как маленький.

– Ну всё, не реви, – проскрипел скелет, с трудом поднял костлявую руку и хотел коснуться Борькиного плеча, но передумал и снова положил руку на колено.

Борька отнял ладони от лица – физиономия была опухшей, зареванной, и проскулил:

– Пап… Прости меня?..

Костлявая рука опять поднялась и коснулась Борькиной макушки.

– Это ты меня прости… – скрипучий голос прозвучал сдавленно, будто его обладателю было трудно дышать.

Ректор закрыл дверь, и мы на цыпочках отошли в конец коридора. Там мы остановились и долго молчали. Кош Невмертич смотрел на меня, а я смотрела в пол. Мне было и совестно, и радостно, и тяжело, и легко на душе одновременно.

– Спасибо, – сказала я, наконец.

– Теперь жар-птица спокойна? – спросил ректор. – Я заслужил поцелуй?

– Что? – я изумленно вскинула голову, и к моим губам прижались мужские губы – горячие, твердые, жадные.

Я закрыла глаза, полностью растворившись в этом поцелуе. Мелькнула досадливая мысль: опять Вольпина со своими чарами… Но в следующую секунду я забыла думать об этой недоделанной пери. Потому что то, что сейчас происходило – это было по-настоящему волшебно. Совсем не так, как когда мы расколотили все яйца. Тогда была крышесносная страсть, а теперь… что-то нежнее, что-то мягче, но в то же время – сильнее.

Приподнявшись на цыпочки, я обхватила ректора за шею, боясь, что волшебство закончится. Но он сам обнял меня за талию одной рукой, а другую положил мне на затылок, перебирая волосы, пропуская пряди между пальцами.

– Терпение, – шепнул ректор, когда мы оторвались друг от друга, но не разомкнули объятий. – Наберись терпения до конца года.

– Яснее – никак? – спросила я, блаженно уткнувшись ему в грудь. – Всё так хорошо, как раз время покончить со всеми партизанскими войнами.

– В конце года я уйду с поста ректора «Ивы», – сказал он, поглаживая меня по голове.

– Что?! – я отпрянула от него, и всю романтику как рукой сняло. – Вы свихнулись?

Кош Невмертич прислонился к стене, скрестил на груди руки и усмехнулся.

– Да нет, ещё в уме, – сказал он. – Всё уже решено. Попечительский совет принял мою отставку и поддержал кандидатуру барбары Збыславовны на должность ректора.

– Точно – свихнулись… – я смотрела на него почти с ужасом.

– Почему же? Всё очень удачно складывается. Теперь я смогу сосредоточиться на своих обязанностях по охране Особой тюрьмы, а Барбаре Збыславовне не помешает карьерный рост.

– Мне казалось, институт много значит для вас.

Он опустил ресницы, улыбаясь уголками губ. Опять далекий, опять холодный, опять непроницаемый. Как бы мне хотелось понять, что творилось в его душе? Что он чувствует, когда говорит, что оставит «Иву»? Так ли всё удачно сложилось?

– Ты много для меня значишь, – сказал он отрывисто.

Теперь уже я закрыла лицо ладонями, как Анчуткин, и застонала.

– Если это из-за меня… – начала я горячо.

– Это мое решение, – не дал он мне договорить. – Приказ уже подписан. Я сложу обязанности ректора в конце учебного года, тридцать первого мая. Надо подождать совсем немного.

Подождать. Немного. А потом? Потом не будет ректора и студентки. Потом будут просто Кош и Василиса. Мне стало жарко, и я потянула ворот кофты, чтобы вздохнуть. Ректор наблюдал за мной, а я никак не могла решить – хорошая это новость или плохая.

– Когда это вы успели все провернуть? – спросила я.

– Во время новогоднего бала в «Приме». Я, Морелли, Царёв-старший и председатель Верховного Совета.

– В ресторане? – слабым голосом произнесла я.

– В «Седьмых небесах», – подтвердил он.

– Обманула… опять обманула… – сказала я, в сердцах пристукнув кулаком по ладони.

– Кто обманул?

– Морелли, – пояснила я с нервным смешком. – Баюнов показал мне вас в ресторане и сказал, что вы там с Мариной на романтическом ужине.

– И ты поверила? – он спросил это как-то слишком холодно, слишком отстраненно. А ведь только что улыбался и так жарко меня целовал.

– Нет, не поверила. Но, может, вам не надо уходить…

– Кош! – из ректорского кабинета раздался скрипучий голос – он резанул по ушам даже через закрытую дверь.

– Иди к себе, – сказал Кош Невмертич и быстро поцеловал меня в губы. Потом не удержался – и поцеловал ещё раз, уже дольше, настойчивее. Оторвался нехотя, прочертил указательным пальцем по моим губам, щеке, коснулся волос. – Всё будет хорошо.

Он зашел в кабинет, кивнув мне на прощание, а я пошла в общежитие. Вернее – поплелась, спускаясь со ступеньки на ступеньку медленно, останавливаясь на каждом лестничном пролете, чтобы подумать.

Всё будет хорошо.

Хорошо.

Будто бы.

Бросил «Иву»? Он же так над ней трясся! И бросил – из-за меня?.. Тогда получается, с тридцать первого мая – никаких больше «нельзя», «не положено», «потерпите, Краснова»?! Да это же здорово.

Но здорово не было. И никакой радости не чувствовалось.

Получалось как-то всё не так. Он опять решил всё за нас. Принёс себя в жертву, выходит. А разве мне нужна была эта жертва?..

На следующий день «Иву» перевернула очередная новость. Вернее – две новости. Первая – у Вольпиной изъяли фотографии студентов «Ивы», и её допрашивали и проверяли особисты. А вторая – лекции Облачара до конца учебного года будет вести Щукина. И если новость про Вольпину произвела впечатление только на меня, исчезновение Облачара обсуждали долго – со смехом и шутливыми предположениями, куда мог сбежать профессор. И с кем.