3 февраля 2016 г.

Антонина Грек

Я филолог, которого заинтересовали прежде всего тексты – публицистика отца Георгия. И поэтому я пришла в храм Космы и Дамиана, чтобы посмотреть на автора этой публицистики. Новые тексты открывают перспективу текстов старых. Перед нами корпус текстов, которые нечто добавляют к сказанному отцом Георгием. И с этим текстом мы как читатели вступаем в диалог, не только вспоминая то, что мы уже знаем или припоминаем, но и размышляя над теми вопросами, над которыми мы еще не задумывались. Замечательно, что эти тексты – и это феномен отца Георгия как говорящего человека и как пишущего – написаны удивительно просто, замечательно легко большей частью, но они очень насыщенны содержательно, концептуально и они очень идеологичны. В таком сочетании тексты русской культуры, и в особенности конца XX – начала XXI века, встречаются чрезвычайно редко. К этому можно добавить, что в самых серьезных текстах (в таком, например, как «Над строками Нового Завета») присутствует ритмика, мелодическое начало. Инна Алексеевна Барсова, профессор Московской консерватории, наверно, подтвердила бы сказанное мною.

В этом первом томе[41] есть уже всем знакомая публикация «Молитвенная поэзия». Помню, замечательный русист и известный исследователь языка русской поэзии Ирина Ильинична Пустунова, когда впервые познакомилась уже со вторым изданием этой книжечки, написанной по циклу бесед, выразилась так: «Это не только о поэзии, но это вся поэзия». В стиле, в языке, в структуре текстов отца Георгия есть та притягательность, которая есть у русской литературы, классической, главным образом. Но, может быть, и новой, однако не эпохи постмодернизма. Хотя время и исторический контекст в этих беседах и в этих лекциях, которые переведены в письменный текст, очень чувствуются. Эти тексты показывают нам степень нашего взросления за эти годы – или упущений: «а вот, мы могли быть немножко другими», «вот как получилось», «а вот куда нужно направлять взор или стопы». Я как человек, не очень хорошо знакомый с латинской традицией, ближе с ней познакомилась благодаря отцу Георгию. А поскольку я писала большую работу о языке Вячеслава Иванова, поэта-символиста, то вы понимаете, что и лекции, и книги отца Георгия были для меня путеводителем для чтения, для понимания каких-то вещей в западной культуре, гимнографии и в поэтике текстов другого типа.

В продолжение разговора об адресате этих книг. Я вчера и сегодня поговорила с двумя Татьянами. Адресат, конечно, не только профессиональные историки. Это и филологи, гуманитарии. Вот я говорила с медиком. Эта Татьяна, прихожанка храма Космы и Дамиана, прочитала всё, что можно прочитать у отца Георгия. Просто высшее образование, человек очень любит читать, очень ценит отца Георгия как проповедника, как пастыря. И она сказала: «Такая простота о таком сложном, и такая притягательность в этих текстах, и такое уважение к человеку». Я говорю: «Поясните, Таня, что это значит». – «Ну, вот читатель не унижен. Он как бы вырастает». Это свойство, при всей сложности текста, было как у лектора и у Михаила Леоновича Гаспарова, и у Сергея Сергеевича Аверинцева: не унижать адресата, не показывать свое превосходство, а как бы поднимать его до своего уровня. А отец Георгий еще и призывал: быть выше своих слабостей, не смиряться со своими немощами. А другая Татьяна – из Киева, филолог, не церковный человек. Я ей дарила книги отца Георгия. Она прочитала многое, прочитала с благодарностью и проникновением в то, чту такое христианство, православная традиция, западная Церковь, гимнография и т. д.

Отец Георгий в каком-то смысле был духовным центром определенной части научной элиты в 1990-е годы и в начале 2000-х. Я могу назвать из ушедших Михаила Леоновича Гаспарова (в последние годы), Ирину Ильиничну Пустунову (очень сильное влияние оказали на нее книги отца Георгия) и из ныне здравствующих – Инну Алексеевну Барсову. Но таких людей, несомненно, больше. Влияние на них отца Георгия, и даже не влияние, а какая-то связь, дружба и взаимодействие были значительными, важными и для науки, и для духовной жизни этих людей.

3 февраля 2016 г.

Иеромонах Димитрий (Першин)

Я здесь в необычном для себя качестве, потому что вся история наших отношений с отцом Георгием – это история дискуссий. При этом наши дискуссии не вызывали ни обид, ни недоразумений: это был разговор. Причем я был студентом, он был человеком со степенями. И только по прошествии многих лет, даже десятилетий понимаешь, какое это удивительное счастье – иметь возможность вести разговор (не соглашаться, возражать, слышать ответные аргументы) с человеком, который, во-первых, бесконечно эрудированнее тебя, во-вторых, который как раз мечтал о том, чтобы мы внутри нашей Церкви могли позволить себе роскошь такого общения. Не такого, знаете, монолитного, «скрепного», как сейчас выражаются, единомыслия, а дискуссии.

И одна из таких дискуссий была посвящена традиции. Уже потом я стал понимать, что отец Георгий абсолютно справедливо и правильно напоминал нам горькие слова Владимира Сергеевича Соловьёва о том, что на этот соблазн обожествления традиции или подмены традицией общения со Христом клюнул именно православный. Это наша болевая точка, это наше слабое место. У других конфессий другие слабые места, но это – наша «ахиллесова пята». При этом в традиции есть некая глубина. И в наше время, когда всё нивелируется, упрощается и становится плоским и однозначным, культура потребления нивелирует и упрощает все смыслы и сводит их до самых примитивных, в этом – огромный миссионерский потенциал для нашей Церкви.

Я расскажу одну историю, которая, наверное, является хорошей иллюстрацией. У меня есть сестра; ей было пять лет, когда она взяла в руки тексты. Это были два молитвослова: на русском и на славянском. (До этого мы читали с ней «Хроники Нарнии».) Оба [молитвослова] маленькие, оба легкие, крупные буквы. Как вы думаете, что взял ребенок? Славянский. Потом она закончила филфак, сейчас защищается. Это аргумент на уровне «то, что нравится детям». Но, как замечательно говорил отец Александр Шмеман, касаясь темы иконопочитания, почему этот аргумент (в полемике с протестантами) был одним из самых сильных для него в наших храмах? Потому что детям нравится. Значит, есть своя правда в том, что в церковнославянизмах, в этих невообразимо сложных конструкциях, иногда непонятных даже тем, кто их создавал, есть своя глубина. Проблема в другом: что с этой глубиной делать, какое место ей найти?

Вот здесь отец Георгий сыграл, мне кажется, огромную роль, указывая на то, что всему должно быть свое место и мера; что ни обряд, ни традиция не должны подменять