Затем оба мужчины отошли, но девушка успела услышать, как человек в белом халате заметил:

— Почему ты решил, будто она сдаст их главного блондинчика? Он так запугал своих вампиров, они готовы сносить любую боль, но не заговорят.

— Эта заговорит, — уверенно заявил Шалаев.

— Вселяет оптимизм, но все-таки…

— Эта девчонка еще куда больше человек, чем вампир. Я просто с ней поговорю… по-человечески и объясню, что мы делаем. Она поймет.

Катя изо всех сил пыталась разозлиться, чтобы почувствовать огненный шар внутри и спалить все вокруг. Но сильнейшая боль не зажигала ярость, она вызывала лишь чувство жалости к себе и жажду слез. Только глаза оставались сухими, их кололо, словно иглами, и внутри, под веками глубоко застряли острые осколки непролитых слез.

Перед мысленным взором проносились места, где она успела побывать, лица вампиров, которые видела, и в этот мелькающий фоторяд постоянно вмешивался один и тот же образ. Худое лицо, испещренное множеством морщин, с яркими янтарными глазами. Старец с длинными седыми волосами в пурпурных одеждах, с перстнем, изображающим герб Тартаруса, на длинным указательном пальце.

И вскоре девушке показалось, чем больше она думает о Создателе, тем меньше чувствует боль. А яркий слепящий свет вдруг стал походить на сияние алмазных мостовых подземного города старейших вампиров.

Катя не знала, сколько прошло часов или дней, но к клетке вернулся Шалаев, он приказал:

— Отключайте.

Раздался щелчок, лампы над головой погасли, но кожу продолжало жечь, как будто лицо горело заживо.

— Екатерина, — позвал Андрей, — вы готовы поговорить со мной?

С большим усилием она едва слышно вымолвила:

— Пошел ты…

Мужчина досадливо поцокал языком.

— А я все равно скажу то, что хотел. Вот у вас, Екатерина, есть мама и папа, даже собака есть. Ее Жучка зовут. Я вот знаю, а вы, похоже, забыли о них…

Катя мысленно кричала: «Я помню, помню, я все помню, ублюдок!», но губы ее не шевелились. Шалаев продолжил:

— Вы пьете кровь людей и даже не задумываетесь: а что если однажды ваша мать или отец пойдут вечером с работы, их схватят, как хватают других, сцедят всю кровь, а чуть позже… нет, вы не будете знать, а вам подадут бокал с кровью тех, кого вы так любите.

Девушке хотелось заткнуть уши, лишь бы не слышать его, но она по-прежнему не могла шелохнуться, лицо горело, а тело было парализовано.

Мучитель ее не успокаивался, все говорил и говорил:

— Что бы вы почувствовали, зная, что пьете кровь не какого-то незнакомого вам человека, а кровь родных, кровь матери?

Катя изо всех сил попыталась зажмуриться — веки не слушались, под ними жило острое раскрошенное стекло. Оно беспощадно царапало сухие-сухие глаза.

Шалаев еще что-то говорил, но в какой-то момент, увидев перед мысленным взором морщинистое лицо Цимаон Ницхи, она сумела отключиться. И ничего не слышала и не видела, кроме утягивающей куда-то янтарной желтизны его очей.

Девушка не знала, ушел ли Андрей, голоса его она больше не слышала, в ушах у нее зазвучал другой, по-отечески ласковый:

— Твои родители дома, они в безопасности, тебе вовсе не нужно думать о тех, чью кровь ты пила.

Кате хотелось возразить, и она даже это сделала мысленно:

— Но он прав, люди умирают, они не виноваты, мы не должны гневить Бога, я…

— Бога? — переспросил Создатель, и тонкие губы его искривились в улыбке. — Ты и правда думаешь, Бог не способен защитить тех, кому хочет сохранить жизнь?

Девушка не знала, что ответить. Ведь она сотни раз думала обо всем этом. Смотрела на серую струйку дыма из черной трубы и гадала: а кто сегодня не вернулся домой? К семье, к друзьям, к любимым. Кто станет глотком для бессмертных, дабы продлить им вечность?

Катя вспоминала Малого, его беременную подружку, и ей стало противно, омерзительно при мысли, что любой, абсолютно каждый может стать случайным бокалом для нее или для любого другого вампира.

Образ Цимаон Ницхи исчез, тому словно не понравилось направление ее мыслей — боль вернулась. Возле клетки уже никого не было, оказывается, над головой вновь горела лампа, справа слышался жалобный стон, слева кто-то кричал: «Мы тут», «Мы тут», «Мы же тут».

«Почему Лайонел не вызволяет своих подданных, они так преданы ему?» — в который раз задалась вопросом девушка.

Стоны становились громче, казалось, они превратились в один сплошной жалобный гул. Только когда к клетке приблизились двое мужчин, Катя узнала, что эти ужасные звуки издает она сама.

— Жалко ее, — сказал один, явно очень молодой, поскольку его голос еще не прошел до конца подростковую ломку.

— Эй, ты такое не болтай, — прошипел ему второй, более старший наставник. — Шалаев услышит, шкуру с тебя за такие разговорчики сдерет.

— Да я просто… скулит, надоела, — прогнусавил подросток и торопливо отошел.

Девушка попыталась вновь вызвать спасительный образ Создателя. Тот возник перед ней и с мягкой улыбкой с легкостью забрал боль. А перед глазами вместо режущих лучей вновь засияли алмазные мостовые.

Они двигались по Университетской набережной. С одной стороны, через дорогу, располагались двух— и трехэтажные дома, с другой — темная Нева за каменными парапетами.

Компания остановилась возле памятника книге, откуда открывался прекрасный вид на купол Исаакиевского собора.

Лайонел схватил Киру за плечо и развернул к себе. Девочка испуганно вцепилась в подол своего детского голубого платья с оборочками.

Йоро обернулся и предостерегающе зарычал.

Молодой человек не обратил внимания и, тряхнув девчонку, приказал:

— Говори адрес!

— Я скажу, но не сейчас, — в который раз повторила Кира, глядя на него невинными фиалковыми глазами из-под белоснежных ресниц.

— Проклятие! И когда же ты скажешь?

Йоро прыгнул на огромную книгу из гранита и, обратившись на лету, воскликнул:

— Лайонел, немедленно отпусти ее!

Тот холодно посмотрел на него.

— А ты лучше молчи! Вот к чему привели твои идиотские советы! Если бы она жила в моем доме, с ней никогда бы такого не случилось!

— Это не так, — запротестовала Кира, тряхнув снежными волосам. — За Катей давно охотились и поймали бы месяцем раньше, месяцем позже, не нужно обвинять Йоро, он ни в чем не виноват!

— Конечно, — рявкнул Лайонел, — виновата ты, потому что видишь будущее, но даже не пытаешься предотвратить какие-то вещи! — Он презрительно ее оттолкнул. — Я сделал ошибку, когда позволил Венедикту прятать тебя в лаборатории от общества.