– Плохо дело? Началось… гниение, видимо. Впрочем, все равно.

Присаживаюсь рядом с ним. Он медленно ищет на ощупь мою руку.

– Петер… Не оставляй меня… им. Дай слово.

Я пожимаю плечами, словно он может это заметить. У нас ведь нет даже оружия.

Слышу во тьме его голос. Он звучит как молитва.

– Я говорю вздор. Ты никогда меня не бросишь, Петер!

Часы тянутся мучительно долго и в то же время с трагической быстротой.

Последняя ночь.

Годы отчаянной борьбы, бесконечных боев, нечеловеческих страданий заканчиваются таким образом.

Погибаем как крысы в мышеловке, как затравленные звери в зловещем мраке развалин, среди разлагающихся трупов. Попасть в плен еще хуже, чем смерть. В любом случае эсэсовцев в плен не берут. И тем лучше.

Последняя ночь.

Думаю обо всех павших на пути, который я, или, лучше сказать, мы прошли. Обо всех тех, которые проявили высочайшее самопожертвование в этой жестокой, беспощадной и безжалостной борьбе. Обо всех тех, которые уходят в вечность, проклиная нас, изможденно качая головой, пытаясь сбросить давящий на них балласт смерти в последнем приступе ненависти и бессильного, горького гнева.

Одни были виновны, другие – невинны. Они не понимали, не хотели понять. Или мы не смогли объяснить им.

Сейчас это не важно. Поздно, слишком поздно.

Несмотря на это, а может, как раз из-за этого я не могу, не должен сожалеть обо всем.

Придет день, о котором другие, возможно, будут жалеть. И среди них те, которые помогали нанести нам поражение.

Думаю о своих друзьях…

Думаю о тебе, Франц. Ты спишь, свернувшись внутри грубо сколоченных ящиков для боеприпасов, под высокими черными соснами на возвышенности Ергени. Бедняга Франц. Пусть русская земля будет тебе пухом.

А ты, старина Карл, такой веселый и жадный до жизни. Твоя могила, одна среди миллионов других непомеченных могил, сейчас представляет собой, возможно, неприметный холмик, заросший травой и дикими цветами.

Все мои товарищи, павшие под Равой-Русской, у Днепра, в снегах Кавказа и холодных степях у Волги, спите спокойно, вопреки всем и всему.

Поднимаюсь. Необоримое стремление заставляет меня еще раз заглянуть в лица солдат, лежащих вокруг меня в непостижимом мраке складского помещения.

Чиркаю спичку за спичкой. Иду среди них.

Мой последний смотр роты.

Мигающие язычки пламени спичек слабо освещают молодые лица. Одни из них – спокойные, умиротворенные, другие – измученные, с глубокой печатью страдания, с линией рта, искаженной гримасой смерти.

Где-то вычитал, что в момент смерти, погружения в небытие вся жизнь человека проносится в одной яркой вспышке памяти.

Воспроизвожу свою жизнь снова, передвигаясь среди мертвых.

Несчастный парнишка, у которого еще пушок на щеках, зажал руками свою ужасную рану. Он так напоминает меня самого много лет назад. Таким же молодым и полным энтузиазма был я, когда провозглашал свою клятву на берегах Хафеля.

На лице этого несчастного невезучего воина с плотно сжатыми зубами трагичная восковая маска запечатлела целеустремленность, неустрашимость, которая позволила ревностному молодому офицеру вести своих солдат в атаку, не обращая внимания на свистящие вокруг пули и летящие осколки.

Спички закончились. И я понимаю, что не решусь искать новую коробку.

Замечаю в темноте два серебряных квадрата. Лейтенант дивизии «Рейх». Он мог бы пасть в подмосковных лесах, в аду Сталинграда или горах Эльзаса. Но судьба распорядилась так, что он сгниет среди развалин на набережной загаженного канала.

Желтоватый свет догорающей спички выявил зеленую шинель и красную звезду. Русский. Хотелось бы знать, что он делал здесь. Может, пленный, расстрелянный перед отступлением. Он тоже, должно быть, упокоится в Валгалле, рае для всех нас, бедняг, где обнаружит миллионы таких же, как он, встретившихся наконец в благословенном потустороннем мире.

В мире, который, возможно, снисходительно наблюдает за неимоверными глупостями человеческого тщеславия.

13 апреля. Ночь медленно приближается к концу. Светает. Занимается день, такой же, как и другие. Сначала дымкой, серой и ненастной, будто стремится проникнуть сквозь развалины зданий.

С каждой минутой неясные очертания разрушенных домов выступают из серого тумана более отчетливо.

Над каналом висит легкая дымка, сквозь которую я вижу разбухшие тела в мундирах, лежащие в неестественных позах вокруг причала, в мусоре.

По мере того как светлеет небо, более отчетливо просматриваются сквозь проемы в каменной стене ангара и огромные воронки от снарядов на набережной. Ее окаймляют горы обломков угля, шлака и ржавого железа. Среди всего этого видны перила, сверкающие росой, нелепо изогнутые взрывами, вздыбленные к небу, словно в молитве.

Далее вижу русские грузовики, бронетранспортеры и танки, начинающие движение. Вокруг них перемещаются сотни солдат в касках. Другие соорудили у моста Асперн подобие парома для связи между двумя берегами.

Поворачиваюсь к Михаэлю. Его лицо приобрело серый оттенок. Ноздри сдавлены. Грудь поднимается и опускается. Дыхание учащенное и прерывистое.

Вспоминаю обещание, которое он с меня взял.

Как только появился дневной свет, я принялся обыскивать мертвецов ангара, переворачивать их в поисках оружия. Но те, кто остался в живых, должно быть, перед отступлением забрали оружие павших с собой. Это обычная практика. Я смог найти лишь маузер с разбитым прикладом и полдесятка пуль.

Зачистка развалин продолжалась более часа.

То здесь, то там раздавались взрывы.

Лежа на животе под прикрытием кучи строительного мусора, я вижу шесть солдат.

Помещаю разбитый приклад своего маузера на угол большого камня с трещиной и жду.

Мне больно сохранять глаза открытыми. Пристально смотрю на приближающиеся силуэты, которые вдруг приобретают отчетливые формы в солнечном свете.

Когда первый из русских находится в ста метрах, прицеливаюсь.

Это молодой солдат с круглым пухлым лицом. Он движется чуть впереди патруля и часто оборачивается. Вероятно, чтобы обменяться шутками с приятелями.

Когда я стреляю, его лицо приобретает удивленное выражение. Вижу, как под его каской на лбу появляется черное отверстие. Он валится на землю.

Другие начинают стрелять. Они бегут к ангару, пригибаясь среди развалин каждые несколько шагов.

Второй выстрел. Третий.

Еще один русский, пораженный пулей, роняет оружие.

Когда они добираются до входа, я неожиданно встаю.

Рассчитал все свои действия наперед.