– Чудесная мысль, – заметил английский режиссер. – Только представьте себе холл в зале бракосочетаний, где буфетная стойка установлена между прозрачными столбами канализационной системы. Посетители имеют возможность созерцать экскременты жильцов с верхних этажей, спускающиеся вниз по этим

стеклянным трубам, – бурые комки в желтых потоках, – спокойно попивая шампанское и закусывая аккуратными поджаренными тостами с ярко-оранжевыми шариками икры.

В клубе разные труппы постоянно перемешивались, но в ту ночь мне показалось, что все это происходит главным образом в моей голове. Мне представлялось, что ничего больше не осталось для меня неизведанным во Вселенной благодаря таинственному молчанию моей матери, беседам отца со Старым Красным, поэзии Хизлопа, лекциям технического колледжа, алановским копаниям в мусорных кучах, даже стремлению Дэнни изучать географию, в которой для нее содержалось исчерпывающее и понятное объяснение всего мирового устройства. Я жаждал поделиться этим своим пониманием с остальными. Откуда-то во мне появилась уверенность, что так я сделаю для них очень доброе дело. Моя мысль была проста и доступна, но даже женщины стали смеяться над моими словами, а ведь именно для них они прежде всего могли оказаться полезны.

– Путь универсум есть конус или шар, – вещал я Испанскому Еврею, – что, по сути дела, есть одно и то же, и потом дикторство, иерархическость, все из-за верх-низа, наизнанки, нет! Всепротяженно! Демократия!

– Джок, – прикрикнул английский режиссер, – ты становишься обременителен.

– Надо же это объяснить, – сказал я, купаясь в волосах Еврейского Испанца, которые уплывали прочь от меня. – За-аткнитесь, совсем уже скоро голова стукнется о собственную задницу, скоро уже задница обрушится на собственную голову, а значит, незачем путешествовать, единственный центр земли – это мы сами, и неважно, кто именно мы, каждый нуждается в бесконечном уважении и любви, иначе все теряет смысл, да? Тела, помноженные на симпатию, плюс побольше свободного места равняется демократия, я люблю вас, да? Потому что все мы можем делать то, что нам нравится.

Я заметил, как английский режиссер поднялся и начал выкрикивать с интонациями английского глашатая:

– ДЖОК! РАБ ЛАМПЫ! СЛУШАЙ МЕНЯ, МАЛЕНЬКИЙ УЖАСНЫЙ ЧЕЛОВЕЧЕК! ПРИКАЗЫВАЮ ТЕБЕ ПЕРЕНЕСТИ ЭТОТ ЗАЛ ВМЕСТЕ СО ВСЕМИ ГУЛЯКАМИ, КОТОРЫЕ В НЕМ, СО ВСЕМИ КОНСТРУКЦИЯМИ, СКАЛОЙ, ЦЕРКОВЬЮ И ЗАМКОМ В САД ИМПЕРАТОРА КИТАЙСКОЙ НАРОДНОЙ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ РЕСПУБЛИКИ! ДЖИНН ЛАМПЫ, ПЕРЕНЕСИ НАС ТУДА НЕЗАМЕТНО ДО НАСТУПЛЕНИЯ РАССВЕТА, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ОСТАЛОСЬ ОТ НАС, КРОМЕ МАЛЕНЬКОЙ РОДИНКИ НА ВНУТРЕННЕЙ ПОВЕРХНОСТИ БЕДРА ДЖУДИ.

Он был выше меня, поэтому я взгромоздился на стул и ответил:

– Ничего не выйдет, потому что я оставил наверху свою отвертку, а лишь тому, кто крепко держит в руках свою отвертку, подвластно все на свете, к тому же…

На этом месте мои воспоминания обрываются, и далее следует пустота

ДЕВЯТАЯ НОЧЬ

до момента моего пробуждения в постели. Я впервые испытал тогда ощущения, которые впоследствии стали для меня привычными. Все мое тело было сковано болью, но это была освежающая боль, сродни той, что испытывает новорожденный, или мышечной боли после интенсивной тренировки, однако мысли мои были тревожными. В голове бродили сомнения, что я вообще заслуживаю того, чтобы появиться на свет. Матрац мой лежал на широкой, гладко отшлифованной платформе, которая соединяла лестничный пролет с верхней комнатой. По своему обыкновению, я был переодет в пижаму, одежда аккуратной стопкой лежала рядом, только носки почему-то оказались не сверху, а под стопкой. Помимо одежды существовала еще одна небольшая деталь, которую я обычно снимал перед сном, – наручные часы. Они остановились в половину одиннадцатого, я забыл их завести. Через небольшое окошко под потолком я видел, что небо окрашено в цвета позднего полдня. Все свидетельствовало о том, что, несмотря на сильное опьянение, я достойным образом ушел вчера с вечеринки и улегся в постель.

Я встал, надел халат и тапки, взял туалетные принадлежности и направился окольными путями в самую дальнюю и непопулярную уборную. Никем не замеченный, я тщательно умылся и побрился, вернулся в свой чулан, надел чистые носки, белье и свежевыглаженные рубашку, брюки, жилет и пиджак. Потом повязал галстук, начистил ботинки и спустился вниз, полный, как мне казалось, самообладания и уверенности в себе. Народу было немного, но в ресторане кипела оживленная деятельность. Я пошел за стойку и приготовил себе тарелку кукурузных хлопьев и чашку кофе. И, стараясь не привлекать к себе внимания, устроился за нашим столиком.

Все обсуждали газетную статью. Одни выглядели подавленными, другие рассерженными. Хелен сидела бледная и больная.

– Как он мог? – восклицала она. – Ну как он мог написать такое?!

Я спросил, в чем дело, и мне передали газету.

Под заголовком «А ВЫ БЫ ПОЗВОЛИЛИ ТАКОЕ СВОЕЙ ДОЧЕРИ?» СВЯЩЕННИК ОСУЖДАЕТ КОММУНУ НЕОФИЦИАЛЬНОЙ ЧАСТИ ФЕСТИВАЛЯ была помещена фотография комнаты, которую артисты и работники использовали в качестве общежития. Фото сделали при плохом освещении со вспышкой, в результате чего помещение выглядело удручающе грязным и темным. Статья начиналась словами: «Что бы вы почувствовали, узнав, что ваша дочь каждую ночь спит в этом огромном, похожем на сарай помещении в окружении нескольких десятков мужчин, которые по большей части ей даже не знакомы? Длинноволосые, бородатые незнакомцы с так называемыми прогрессивными взглядами на сексуальную мораль и общественное устройство».

Написал это журналист, который в последние дни много времени проводил с нами. Он был любезным и дружелюбным – именно в его газете вышла одна из первых статей о нашем клубе, изображавшая его восхитительным и очаровательным местом. Особых новостей больше не было, поэтому, выяснив подробности нашего повседневного быта, которые никому и в голову не приходило скрывать, он взял да и обсудил их одним известным клириком Шотландской церкви. Тот был даже польщен, что его слова попадут в газеты. Клирик сказал: «Это один из примеров, которые увлекают молодых людей на скользкую дорогу, ведущую к погибели. Я понимаю, что мои высказывания старомодны, но это не отменяет их значимости. Я основываюсь на поучениях Иисуса».

Потом журналист побеседовал с другим, более либеральным представителем церкви, который вспомнил слова Христа о том, что прощение грехов есть более высокая истина, чем сексуальное воздержание. Получив таким образом некое подобие консенсуса между священнослужителями, журналист выяснил домашние телефоны девушек, живших в общежитии, и позвонил их родителям, чтобы узнать, что они думают по этому поводу. Далее шел подзаголовок УЖАСНЫЙ ШОК, а под ним цитата из беседы с матерью Хелен: «Это ужасный шок для нас. Ни я, ни отец ничего не знали об этом. Возможно, Хелен и повела себя неразумно, но я уверена, что моя дочь не делает ничего предосудительного».

Под этими словами разместился фрагмент большой фотографии, из-за которой Хелен так переживала несколько дней назад. Подпись гласила: «Девятнадцатилетняя Хелен Юм со своим партнером Роури Макбрайдом в политической пантомиме коммунаров».